Астрахань. На большой круизный теплоход возвращаются после стоянки пассажиры... каждый, как минимум, с несколькими арбузами. В результате, пароход оседает дополнительно на два метра и садится на мель... Однако, среди экипажа не наблюдается никакой паники. Капитан привычно идёт в радиорубку и строго говорит в микрофон: "Дайте воду в Енисей!"... Там открывают плотину. Воды в могучей сибирской реке существенно прибавляется... А теплоход по-прежнему ни с места... Капитан задумывается на минуту, хлопает себя по лбу, снова идёт в радиорубку и командует: "Дайте воду в Волгу!"... Плотину открывают и здесь... Пароход снимается с мели и плывёт обратно в Самару.

     Вот говорят, что живём мы плохо - бандиты на каждом шагу, в правительстве одни вредители (как будто только в нём), денег большинству населения не платят, а когда и платят, то продукты можно достать только такие, какие "на западе" даже собаки есть не будут... Согласен. Но в том-то и есть наша главная сила, что вся жизнь в России - борьба непрерывная с самими собой и окружающим. Как хорошая сталь, народ наш - чем больше бьёшь его, тем больше крепчает. Каждый у нас нынче - боевая единица сама в себе, десантник в тылу врага. С раннего детства золотого учимся преодолевать трудности; а нередко сами и создаём их себе, чтобы было с чем бороться, чтобы не потерять форму. Но зато, в зрелом уже возрасте, нет такой ситуации - мыслимой или немыслимой - с которой мы не смогли бы справиться и обернуть, в конце концов, в свою же пользу.
     Вот к примеру, собрался я как-то съездить отдохнуть в деревню... Не так чтоб далеко - шесть часов ночью на поезде, там часов двенадцать прождать автобуса; проехав на нём километров с сотню, пересесть на другой, если подгадаешь (тут нужный автобус ходит уже раз в неделю); а если нет, то ещё километров тридцать пешком - и ты на месте... Купил билеты, как всегда в общем вагоне (так и дешевле и интересней). Пока пассажиры разбирались у кого какие места, быстренько занял вторую полку (на них-то общих билетов не продают, если кто не знает, оставляя место для частной инициативы и предприимчивости). Нашёл кто едет до моей станции. Договорился, чтобы разбудили, когда подъезжать будем. Затем, положил рюкзак под голову, снял сапоги, улёгся и стал наблюдать за течением жизни...
     Проводников, с тех пор как отъехали от Питера, не видно и не слышно. Вагон последний. Так что названия станций и днём-то не разглядишь. А ночью, и вовсе, за окном - тьма кромешная. Однако, паники в людях никакой не видно. Все и входят и выходят вроде бы там, где надо. Кто-то добыл на очередной остановке пару ломаных деревянных ящиков и растапливает титан для чая. Кто-то идёт с матрасами и подушками (у нас-то постелей не выдают) из соседнего пустого плацкартного вагона (ну конечно, кто же в нём поедет, если можно в общем). А иные с теми же матрасами и подушками так и сходят с поезда - в хозяйстве всё пригодится...
     Потом, слышу, два мужика разговаривают.
     - Семён, ты зачем полку-то откручиваешь?
     - Да у меня сосед - Мишка Тихонов, ты его знаешь - такую вот привинтил в бане; и получился отличный полок.. На нём попаришься, как следует, потом поднимешь - и мойся себе на здоровье, ни что не мешает. Я попробовал, так решил и себе поставить.
     - А как же её Мишка до деревни-то доволок? Это ж километров двадцать от станции будет. Я однажды - тоже для бани - котёл в вагоне откурочил, а вынести и не смог. Тяжёлый, злыдень, оказался..
     - А старуха у Мишки на что? Моя хворает, с тех пор как у медведя тёлку отбила, так ты поможешь; а как дойдём, так сразу за то бутылку получишь..
     - Эх, если бы мне за тот котёл кто бутылку поставил. Нешто бы не сволок?..
    
     Вроде бы и не спал я, а проснулся от холода и какой-то непривычной тишины вокруг. Открыл глаза - туман, ничего не видно. Ощупал - вроде бы трава подо мной... влажная... Потом вверху оформилась козлиная голова - висит в пустоте, глядит на меня и вроде как ухмыляется... Другой, не в России воспитанный, тут бы, пожалуй, и впрямь, богу душу отдал. А я ничего - лежу, соображаю, интересно даже:
     - И куда это меня занесло? Ба, так это ж со мной мужики полку откручивали... и вынесли, значит, черти, вместе с ней...
     Козёл утвердительно мемекнул.
     - Вот только тебя мне ещё для полного счастья и не хватало!
     Я резко сел, осмотрелся поосновательнее - пожитки как были в рюкзаке под головой, так там и остались, и даже сапоги рядом поставлены (не мои, правда, но всё лучше, чем босиком).
     - Нет, всё-таки, что ни говори, душевный у нас народ, понимающий...
     Надел я те сапоги, закинул рюкзак за спину и пошёл станцию искать, либо ещё что, могущее помочь определиться с местом моего настоящего пребывания. И козёл к делу пришелся - бежит впереди, дорогу показывает. Глядь, и впрямь, станция. Захожу. Расписания, конечно, и в помине нет. Зато все стены местным фольклором исписаны. Изучив оный и даже записав кое-что, по привычке, на память, подхожу к окошечку кассира, стучусь - тишина... Но тут дверь станции отворяется, и в помещение входит мой знакомый козёл, а за ним какое-то существо неопределённого вида в ватнике... И говорит то существо человеческим голосом:
     - Пошто ж ты, милок, здесь оказался? Чай, не нашенский, вроде.
     - То, - отвечаю, - история долгая и тёмная. Меня бы сейчас лучше кто просветил, как отсюда выбраться.
     - Что ж не выбраться... Только поезда теперь суток трое не пойдут - ремонт у них. А по большаку так и вовсе как лет пять тому ремонт начали, так только Васька-тракторист проехать и мог, и то когда пьяный. С того и допился - пошел в сарай, да повесился. Так что лучше тебе, пожалуй, через лес напрямик к Подпорожью, а оттуда уж куда хошь...
     - Знаем, знаем, - проворчал я, - тоже дыра ещё та... А далеко, хоть, через лес?
     - Да нет, километров полста. Тропы, правда, нет. Но немцы о прошлом годе проходили, и ни один не вернулся...
     - Какие ещё немцы?
     - А я почём знаю. Шпиёны, наверно - торбы у всех, как у тебя, за плечами и говорят не по-нашему.
     - Ну спасибо. И меня туда же - вслед за "шпиёнами". Недаром, национальный герой наш - Иван Сусанин...
     Не в силах боле продолжать, я рванулся из дверей и пошёл, и пошёл... И дошёл! Иначе, кому было бы сейчас писать эти строки? Полпути компанию мне составлял всё тот же козёл; но потом отстал в болотах. Ну да не пропадёт, я думаю - наш же, российский, не в стойлах рощенный, бурьяном вскормленный... А я с тех пор только утвердился во мнении, что враги у России настоящие - это те, кто хочет сделать нашу жизнь лучше, чтобы изнежились мы, выродились, ослабли телом и духом. Но ничего, не допустим. Встанем, как всегда, всем миром - что открутим, что сломаем, что по ветру пустим - и будем жить, как и прежде, с девизом: "Пусть сильнее грянет буря!".

Дорога в Днепрово

    Иду я как-то весной один с рюкзаком по лесной дорожке. Никого не трогаю - даже через всяких там мышек с лягушками и одуванчики аккуратно переступаю... А меня так, наоборот, все только обидеть и норовят... То белка шишкой запустит. То бобр - мало того, что ручей так запрудит, что ни пройти, ни проехать - так ещё и обрызгает с ног до головы, когда я это болото фотографировать пытаюсь. То заяц посередь дороги усядется и зубы скалит так, что того и гляди, в горло вцепится (А что? Этот может. Поскольку мало того, что грызун, так ещё и безбашенный). К речке пойдёшь - воды набрать - щука из камышей выглядывает... и взгляд у неё, между прочим, не добрей чем у крокодила. Ужин на костре в сумерках уже готовить станешь - утка со слепу в котел упадёт. А пока я её оттуда выгоняю, в палатку, любопытства видите ли ради, ёжик зайдёт (а один ёж в тёмной палатке хуже, между прочим, десятка ужей). Потом, только последние иголки из себя вынешь и заснёшь наконец - хорёк мало того, что по палатке сверху бегать станет, так ещё и по голове моей (стенки этой палатки касающейся) всеми четырьмя лапами прыгать начнёт - а зверушка эта хоть и небольшая, но тем не менее, дикая и хищная (хорошо ещё не дикохищная - по крайней мере, по отношению к людям).
    А нынче так и вовсе... Догоняет меня трактор колёсный. А в прицепе за ним двое мужиков с ружьями:
    - Стой! - кричат - Кто таков? Что тут делаешь? Документы покажь! Что в рюкзаке тащишь?
    Ну, я вижу, что с одной стороны мужики эти даже не лесничие с охотоведами (которые пусть и не Букве Закона, но хотя бы в принципе вопросы подобные задавать и действия совершать уполномочены), а просто со скуки маются (ну и опять же, может экспроприировать чего, "штраф" или "сбор таможенный" наложить удастся). Но с другой стороны, если им всё это сейчас должным образом разъяснять приняться, то в ответ только мордобой и прочие "прелести жизни" получишь. Так что ладно (всё равно, отдыхать и мне когда-то надо) - снял я с плеч своих натруженных рюкзак, показал мужикам паспорт и всё прочее, что им видеть хотелось... Но их всё это, в результате, не только не успокоило, а наоборот, ещё сильней озадачило:
    - Это как же он (и зачем, главное) без обреза даже и сетки для рыбной ловли 3-ю неделю по нашим лесам шляется? Не иначе, в Питере кого замочил, а теперь здесь скрывается. Тут уж не просто морду бить, а в милицию его, пожалуй, везти придётся (хотя вообще-то сегодня мы как раз пахать собирались)...
    Ну в милицию, так в милицию... Не за тысячу же верст они меня, чай, на тракторе своём повезут. А там, как преступник потенциально-опасный (не чета местным жулико-бандитам), я уже с чистой совестью могу потребовать, чтобы меня и накормили как положено (а то 3-ю неделю один рис с изюмом), и спать уложили... а может, ещё и в баньку сводят, прежде чем начальству своему многомудрому показывать (потому как для маломудрого, чую, я тоже загадкой непосильной окажусь).
    Но с другой стороны опять же, если уж народ такой любознательный мне попался, то почему бы и не провести с ним какую ни то культурно-разъяснительную работу? Достал я своё удостоверение действительного (а то ведь могут быть ещё почётные, тайные и т.д.) члена Русского Географического Общества (Вот и пригодилось-таки, родимое... А то меня в Питере всё спрашивали: "Зачем оно мне сдалось?"... Ну так то в Питере. А здесь как покажешь таким вот любопытствующим - так всем сразу становится ясно, что человек, в сём удостоверении обозначенный, не просто так по лесам и долам шляется, а серьёзным делом занимается... Правда, каким - всё одно, непонятно).
    Рассказал байку про знаменитого немецкого путешественника Гумбольта, который в 19 веке, получив нежданно в молодом ещё возрасте наследство, отправился его "проматывать" из своей родимой Германии не куда-нибудь, а прямиком в Южную Америку - и не то чтоб за делом каким "серьёзным", а для того лишь дабы удостовериться, соединяются между собой ближе к верховьям реки Амазонка и Ориноко или нет... Местные жители (среди которых к тому времени были уже далеко не одни только индейцы) на это только плечами пожимали - потому как всем и так тут давно известно, что соединяются - и кто просто плевал вслед, а кто и арестовывал "путешественников", как шпионов (ну примерно, как меня сейчас). "Но в Европе-то сиё неизвестно", - отвечал Гумбольт... и действительно, когда вернулся, заслужил рассказами о своём путешествии общеевропейское признание.
    Затем, ещё байку рассказал про то, как в самых истоках Волги и Западной Двины побывав, я теперь к истоку великой русской реки Днепра пробираюсь... И смотрю, у мужиков в головах что-то вроде как действительно поворачиваться начало:
    - Только продуктов, - говорят, - ты в Днепрово, как собирался, не купишь. Там нынче 3 старухи лишь и остались.
    - Что ж поделать, - отвечаю. - Познание жертв требует. Придется, видно, дня 3 до следующей большой деревни на пустой желудок перебиваться.
    Покачали мужики головами, собственный обед мне отдали (полбуханки хлеба, гр.300 колбасы, да банку шпрот в масле) и поехали своё поле пахать... А я своей дорогой дальше пошел - которая к вечеру меня к очередной охотничьей заимке вывела.
    - Ну уж, - думаю, - два досмотра и разъяснительных мероприятия в один день, пожалуй, многовато будет. Пойду-ка я, на всякий случай, не по мостику, возле самой заимки через ручеек проложенному, а чуть подальше - вброд.
    Только и ручеек здесь коварный оказался. Вроде и смотреть не на что - курица перейдёт. А увяз я на середине его в песке зыбучем по пояс - так что насилу на другой берег и выбрался, и долго ещё в ближайщей луже из сапог и носок песок вымывал... Но это уже другая история.

Хибинская история

    Идут по Хибинам туристы в июле:
    - Кукушка, кукушка, сколько нам жить осталось?.. Эй, ты чего молчишь, кукушка?!
    - Чего, чего... сама тут скоро от холода, да бескормицы сдохну... но и вам житья не дам...
    Но набралась всё-таки напоследок сил, взлетела выше самых высоких вершин заснеженных... и видит, по склону гусеница ползёт - здоровая такая, мохнатая (а иные в здешних краях давно уже повымерзали)... ринулась сверху соколом и давай добычу долбать... А та ей в ответ:
    - Ты что, кукушка, совсем сдурела... или озверела вконец?.. 11 месяцев в берлоге проспишь. Выберешься наконец на белый свет взглянуть да ягод на следующие 11 месяцев наесться... так и тут, понимаешь, то хомяки дороги не дают (вот уж кто зверь настоящий - бежит навстречу, рычит, зубы скалит), то ты вот набрасываешься.
    - Ох, извини, медведь. С голода совсем в глазах помутилось... Во, гляди-ка, олень бредёт... Может, его на пару задолбаем? Всё лучше, чем брусникой да морошкой здешней питаться.
    А олень им:
    - Меня нельзя. Я ж нынче не простое копытное, а спасательное - заместо снегохода местной КСС приданное. А вон и сами хозяева мои идут...
    Обрадовался медведь:
    - Привет, мужики - вовремя вы. Тут как раз помощь требуется - сальца бы, хоть кусочек.
    - Щас... А может, тебе ещё и мёда принесть? Нам самим третий продукты не завозят. Так что, что заберём у туристов, тем и питаемся.
    - Так для особо же нуждающихся...
    - А для них у нас верёвка припасена. Хочешь, бери...
    - И что я с ней делать буду?
    - Так хоть удавишься, когда совсем худо станет...
    Попятился медведь:
    - Ну вы, мужики, того... не шутите так.
    - Да какие тут, блин, шутки...
    И ушли мужики, вконец расстроившись и плюнув на всё, прямиком обратно в Кировск... А олень, кушанием ягеля увлёкшись, задержался... Потом голову-то поднял - а вокруг уже ночь полярная, снега выше рогов... Выбрел олень с трудами великими к базе КСС, стучит:
    - Эй, хозяева, спасайте! Обогреться пустите или хоть клок сена дайте...
    А в ответ, тишина... нет никого... И завыл олень с горя, на сияние полярное глядючи...
    А мужики в Кировске, на тоже сияние глядя, и говорят друг другу:
    - Во, слышь, олень завыл... Видать, совсем погода поганая ожидается.

Ночь в лесу

    Весь день с тяжёлыми рюкзаками мы шли по лесу. Он был старый, сырой от непрекращающегося дождя, мрачный и дремучий.
    Наконец, дождь перестал. Однако, вокруг не стало светлее, - приближались сумерки. А тут ещё дорога, и без того заросшая травой и подрастающими деревцами, превратилась в еле заметную тропу, которая, вдобавок, раздваивалась.
    Пора останавливаться. Утром - на свету и со свежими силами разберёмся, куда идти дальше; а сейчас надо побыстрее ставить палатку и разводить костёр, чтобы согреть свои тела и души.
    Нелегко было заставить сырое дерево разгореться, да ещё когда руки дрожат от усталости и холода, и зуб на зуб не попадает... Но вот, костёр запылал в полную силу. Запела вода в котелке. Пар, который, по-началу, столь обильно шёл от одежды, волос и даже, словно бы, самих наших внутренностей, постепенно пошёл на убыль... Как вдруг из темноты рядом с нами чуть не в огонь рухнула какая-то шальная утка. Впрочем, она не стала слишком задерживаться и, заполошно крякая, поспешила улететь дальше (чуть не опрокинув при том котелки с ужином)... И души наши снова окутали какие-то вселенские тишина и покой, которые не хотелось нарушать даже разговорами.
    А Лес в это время продолжал жить своей собственной лесной жизнью. От всполохов огня беззвучно плясали вокруг огромные корявые тени. То и дело слышались какие-то шорохи, странные звуки - то ли дерево скрипит, то ли птица ночная голос подаёт... Потом, с нависшей над нами ели просыпались иголки: может, ветер балует, а может, ещё кто.
    Наконец, оставив у костра в миске для местных жителей остатки каши, мы пошли в палатку. Но не легли сразу спать, а, забравшись в мешки, устроились у входа - наблюдать, кто на угощение наше припожалует.
    Сначала, прибежала юркая мышь. Она, ещё когда мы сидели у костра, нетерпеливо шуршала в траве - ждала: "Когда ж эти громадины отсюда уйдут, и можно будет и мне найти себе что-нибудь съестное". Однако, радость её длилась недолго, - другой зверёк, прогнав "нахалку", принялся шебуршить у потухающего уже костра. Но ему не повезло ещё больше: не прошло и десяти минут как сверху прянула большая птица и, повозившись немного, утащила бедолагу самого на обед...
    Попрыгав по веткам, спустилась к угощению белка. Потом, компанию ей составил ещё кто-то... Всю ночь возле кострища слышалась возня, шебуршание, писки, звон катаемой по земле посуды. Даже по самой нашей палатке кто-то бегал, пытался долбить клювом... а какая-то особо наглая то ли ласка, то ли норка, так и вовсе, принялась прыгать прямо по моей голове. Пришлось фыркнуть на неё, чтоб не вздумала, совсем обнаглев и сочтя меня своей законной бездыханной добычей, за ухо укусить или за нос (а то ведь ласка это вам хоть и не медведь, но и не белка... а зверушка хоть и маленькая, но дикая и хищная... хорошо ещё не дикохищная - по крайней мере, по отношению к людям).
    
    ... В результате, к утру наши миски (чисто вылизанные) и котелки были разбросаны по всей поляне. Кроме них же ещё вокруг валялись: клочья шерсти, перья, даже остаток чъей-то ноги... А когда я в 630 выбрался из палатки - то нос к носу столкнулся с зайцем... который явно тоже собирался исследовать - не осталось ли чего съедобного возле нашего лагеря... и долго ещё, отступив всего метра на три, задумчиво и укоризненно смотрел на меня - не заберусь ли досыпать обратно... Но нет, нам пора в дальнейший путь - до следующего вечернего костра.

ГРОМООТВОД

    Плыла как-то по Ладоге группа туристов... Вернее, не плыла, а тащилась... а последнее время так и вовсе стояла на маленьком островке посреди необъятных почти расстилающихся вокруг водных просторов - поскольку Ладогу, как обычно, штормило... а Лена (вернее, Елена, поскольку она уже была пенсионеркой - одна из участниц группы) всего второй раз в жизни села в байдарку и постоянно чего-нибудь боялась: то волн, то дождя, то просто ноги промочить... а тут ещё эта гроза на горизонте - каковых она боялась ещё с молодости.
    А сыну её Коле было глубоко всё равно куда плыть и плыть ли отсюда куда-либо вообще. Он был студентом 3-го курса московской консерватории, собирался стать оперным певцом... и где, как не здесь, петь ему во всю мощь бесконечные свои арии.
    Природа же тут, и впрямь, была удивительная... Вокруг, на огромных Ладожских просторах щедро рассыпаны красивейшие острова с высоченными скальными утесами (напоминавшими подчас изрезанностью своей чуть ли не ряды гигантских фигур с острова Пасхи, задумчиво смотрящих вдаль), островерхими елями, причудливо искривлёнными соснами, пляжами (изредка песчаными, но чаще, составленными из каменных же больших, плоских, узорчатых плит, выглаженных водой чуть не до зеркального блеска), множеством бухточек, заливов и ещё много чего ещё...
    А небо?.. То чисто-голубое - до прозрачности... а то покроется вдруг всё бесконечными рядами причудливо-пышных кучевых облаков... которые также стремительно и почти незаметно для глаза сменятся тёмными грозовыми тучами... а затем, вновь ярко засияет солнце... И так по нескольку раз на дню.
    А нежные тихие зори и белые ночи?.. Когда нет, не озеро, а море настоящее вокруг засыпает и успокаивается - так что ни одна рябинка не беспокоит его зеркальную, с горизонтом сливающуюся даль... чтобы наутро снова, взволновавшись, биться о прибрежные скалы, пенясь и рассыпаясь множеством брызг.
    А чайки?.. Большие, серебристые... то неспешно парящие высоко в небе... то падающие стремительно чуть не в самую воду... чтобы, чуть коснувшись её, снова воспарить... А одна так вообще, стояла себе спокойно на плоском обливном камне, и когда очередная волна окатывала её с головой, лишь отряхивалась неспеша, ожидая следующего вала...
    Да на такой красоте любой почти станет или Рахманиновым, или Айвазовским, или поэтом великим... или, на худой конец, певцом, как Коля.
    И ещё две женщины (супруги Игоря и Андрея - о которых речь пойдёт ниже) суетились себе спокойно у костра в полной уверенности, что в отношении дальнейшего плавания мужчины их сами чего-нибудь придумают.
    И у Андрея если и было беспокойство, то совсем иного толка. Он был типичным московским рыбаком, предпочитающим старинный, проверенный веками способ лова - удочкой... Но зато, какие у него были к этой снасти принадлежности! Блестящие, яркие, красочные... А наживка - ну просто, как живая!.. Жаль только местная отсталая Ладожская рыба к таким технологическим достижениям не приучена оказалась и от удивления на всё предлагаемое ей Андреем великолепие только глаза таращила, предпочитая толстую узловатую леску, пробковые поплавки и здоровенные, чуть ли не кованные ещё ржавые крючки аборигенов... но с настоящей живой наживкой.
    И даже Володя (настоящий питерский корифей - бывший на этой Ладоге уже несчётное число раз, так что ему даже уже и карт никаких здесь не требовалось - а также поэт, философ, учёный) сидел себе беспечно на бережку, сочиняя похоже очередной какой-то шедевр и зная, что много ещё у него впереди будет таких походов, и никакая Елена его, если что, не остановит... а заодно, от нечего делать тут же, на зависть Андрею, не суетясь, можно сказать почти что лениво панамой выудив из воды хоть и не слишком большого, но налимчика (толи стукнутого слегка прибойной волной головёнкой о камень, толи просто высунувшего оную, чтобы немного осмотреться, вдохновившись примером тем же самым неподалёку занимающейся любопытной нерпы) - подтверждая недавно только им же сказанное, что никаких снастей, да и вообще снаряжения особого корифею истинному в походе не требуется, потому как пребывание тут для него почти так же естественно, как и в собственной квартире.
    Лишь только Игорь (высокого роста, крепкий, решительный мужчина, что называется, в самом расцвете сил) всё рвался вперёд, с тоской смотря в большой свой бинокль в те подернутые пеленой, затенённые подходящей грозовой тучей дали, куда, не глядя, махнул ему небрежно рукой Володя... И всё донимал последнего вопросами по поводу пути предстоящего... Пока не пришла тому в голову замечательная мысль - стать Игорю громоотводом ходячим.
    - Как это?! - удивился Игорь.
    - А чего тут такого? - пожал плечами корифей. - И рост у тебя под 2 метра, и весло "тайменевское" дюралевое соответствующее. Вот и привяжем мы к нему верёвку, бросим другой её конец в воду. А ты лишь поднимай весло своё повыше... Только грести при этом в байдарке одной жене твоей придётся.
    - Ничего... ей не привыкать, - кивнул радостно головой Игорь.
    На том и порешили... И вот, плывёт впереди на своём каяке корифей Володя. За ним Андрей, на ходу шапкой же тоже пытаясь из воды что-нибудь выловить. В следующем судне Коля на носу всех вдохновляет своим пением, а на "2-ом номере" Лена неспеша гребёт, успокоенная близким присутствием Игоря, высоко вздымающего над волнами своё сверкающее весло... А вокруг уже гроза бушует... И одна молния аккурат в их "громоотвод" и попала...
    С тех пор Коля заикаться стал... Вследствие чего оперную карьеру ему пришлось прервать (Поскольку его одного отныне все только слушать и хотели... Ну так ещё бы... Кто тебе ещё с таким заиканием классным споёт, к примеру: "Молилась ли ты на ночь, Дездемона"?)... и петь отныне в юмористическом жанре на пару с Владимиром Винокуром (да так, что даже маститый напарник его - многое уже и видавший, и слыхавший - временами не выдерживает и сам прямо на сцене хохотать начинает).
    Андрей все свои прежние снасти забросил... и как выдастся свободное время, бежит скорей к ближайшему водоёму со специально, на заказ, за большие деньги сшитым ему для рыбной ловли сапогом... Володя как был корифеем, так и остался. Что ему сделается?.. Елена в походы отныне только по путёвкам ходит, где страховка имеется (дотошно выясняя предварительно - кто в группе громоотводом будет)...
    А про Игоря теперь уже все на Ладоге (если только не совсем новички) знают. Если придёт мужик незнакомый, высокий, с торчащими во все стороны, потрескивающими слегка от то и дело пробегающей между ними искры волосами... и встанет молча, не отвечая ни на какие вопросы, посреди лагеря, опершись на искорёженное, почерневшее от неземного жара металлическое весло, глядя просветлённо в одному лишь ему доступную даль... То значит, скоро будет гроза.

ПОЛУСТАНОК

    На заброшенной станции, где местный поезд (состоящий из одного вагона с маневровым локомотивом) останавливается всего раз в день стоят пассажиры. Время, положенное по расписанию, давно прошло. Но пассажиры не ропщут. Они твёрдо верят, что нужный им поезд непременно придёт...
    И точно, ещё часа через 3 тот наконец подходит. Двери вагона открываются... В лица радостно спешащим к ним отъезжающим летят два пакета с ряженкой (почему не пустых или не с мусором - история умалчивает)... Пока те ошалело протирают глаза, двери снова закрываются. И поезд уходит дальше.
    - Ничего... могло быть и хуже, - философски замечает самый старший из несостоявшихся пассажиров... И все устраиваются под ближайшим раскидистым деревом на ночлег (потому как домой идти - это даже самому близживущему из них не меньше, чем км.20... а на завтра же нужно снова сюда возвращаться).
    И вот наступает следующий день. Поезд на этот раз приходит на 1 час раньше расписания. Отъезжающие довольные снова устремляются к нему... Но теперь уже навстречу им летят сами двери от вагона...
    - Ничего... могло быть и хуже, - снова замечает самый старший из так и не уехавших пассажиров, потирая ушибленный лоб и глядя вслед уже скрывающемуся за горизонтом поезду.
    - Это как? - интересуется самай младший и непочтительный.
    Старшой надолго задумывается:
    - Ну, например, война бы началась... пути бы разбомбили... или того хуже - каратели из вагона повысыпали...
    - А иди ты!.. - дружно посылают "аксакала" на это раз уже все остальные...
    И старшой, вняв совету, неспеша, кряхтя, устремляется по еле заметной тропинке к дому (до которого ему отсюда всех км.60)... А за ним также неспеша идут и все те самые остальные, рассуждая на ходу:
    - А на фига он нам и сдался-то, поезд этот? Родились мы здесь... здесь и жизнь проживём... здесь и в землю ляжем...

Стоянка

    Ночь. Глухой лес. До конечной станции всего 40 минут хода... а поезд уже час стоит, как вкопанный...
    - В чём дело? - волнуются пассажиры.
    - Встречного ждём...
    - Так здесь же однопутка, - удивляется какой-то особо въедливый пассажир.
    - Потому и ждём, - резонно отвечает проводница... - Как диспетчер сообщил (нашел время, гад), что нашему машинисту жена изменяет, пока тот, понимаешь, в поте лица, на благо людей... так с тех пор и стоим...
    Пассажиры понимающе кивают... А потом всё тот же - самый въедливый - снова начинает возмущаться:
    - Ну ладно мы... а встречный-то чем виноват?
    - С ним машинистова жена и изменяет...
    - Так уж и ехал бы поскорей.. всё лучше, чем мёрзнуть тут...
    - А он давно проехал... его диспетчер-гад кружным путём отправил, как узнал что мы тут ждём.
    - И чего-ж мы тогда ждём?! - опять начинают возмущаться пассажиры.
    - Сказано же, встречного, - сурово обрывает непонятливых проводница.
    - Это какого-ж, когда...
    - Да теперь уж любого, который диспетчер кру'гом отправить забудет... И вообще, хватит тут разговоры разговаривать... Лучше, постели сдавайте, кто ещё не сдал! - взрывается проводница...
    - Ну вот, так и знала! - кричит она ещё через полчаса. - Кто простыню украл?! Ежели, думаете, встречного ждём - так и простыни красть можно? Да я счас омон вызову и всем досмотр устрою... И у кого простынь найдём, немедля с поезда ссадим.
    - Вызывай, вызывай... - подначивает всё тот же въедливый пассажир, - омон-то твой недавно сам с поезда сошел - не захотел, видать, за честь жены машинистовой погибать...
    - А может, как раз к ней и отправился? - предполагают другие. - Давайте, и мы тоже...
    - Ну не настолько же она бесчестная, - сомневаются третьи.
    - А вам почём знать? Машинист-то ейный сразу поверил... и омон тож...
    - Ну, с этими предателями, попадись они мне, разговор особый будет, - сверкает глазами проводница... - А вам я дам... Я вам так дам...
    - Что, прямо всем и сразу? - интересуются с верхней полки. - А если кто не захочет?
    - Вот им, как раз, и в первую очередь, - отрезает проводница... - До станции, в билете у каждого обозначенной, никто мой вагон не покинет... акромя того, кто простынь украл...
    - Вот же, везёт некоторым, - вздыхают пассажиры... - причём, как всегда у нас, ворам...

    Идёт по перрону в Питере мужик с большим рюкзаком - только что с поезда. А впереди милиционеров с десяток от безделья мается... Ну и решили проявить бдительность:
    - Стой, - кричат, - доку'мент предъяви и вещи к досмотру!
    А мужика эта бдительность уже во как достала. Может, рожей не вышел, а может ещё что - только по три раза на дню так останавливают. А как на этом самом поезде из Перми в Питер отъезжал - и вовсе, всем отделением два часа вещах рылись, а под конец (со злости, что так ничего стоящего и не нашли) по морде каждый съездил (хорошо ещё, по разу), и ножик любимый (который полгода делал) отобрали. А уж про то, что на поезд в результате всего того опоздал - так что пришлось три дня билеты заново доставать (стоимость которых возместить, естественно, никому и в голову не пришло; а только ещё раз пять документы и вещи проверять принимались) и вспоминать не хотелось.
    ... В общем, схватился мужик за верёвочку, что из рюкзака у него зачем-то торчала, и как заорёт, в ответ, не своим голосом:
    - Не подходи! Всё взорву!! - что милиционеры аж отшатнулись (другой народ-то вокруг привычный - даже головы не повернул).
    Самый молодой из блюстителей порядка, правда, за пистоль схватился:
    - Дайте, - кричит, - я его, гада, пристрелю!
    Но другие, более опытные товарищи быстро его за руки схватили:
    - Ты, - мол, - чего? А вдруг, он, и правда, террорист злодейский с мешком, полным взрывчатки. А мешок, сам видишь, какой здоровый... Перед нами какая задача поставлена? Сохранить вверенный объект в целости и порядке. Так пусть ентот бандит и идёт от объекта нашего куда подальше. А там (куда, в смысле, злодей направляется) своя охрана должна быть. Вот пусть она с ним и разбирается.
    - Узко мыслите, - кричит, в ответ, молодой, - не по-государственному!
    Ну так его, как раз, в отделение всем взводом и поволокли: политинформацию проводить про задачи текущего момента и общежизненные тож.
    А мужик гордо прошествовал в метро... И с тех пор так с рюкзаком (правда, поменьше, если не в поход куда далеко) и ходит. И так всю милицию застращал, что она его загодя десятой дорогой обходит.

    Приехала на берег реки компания в трёх джипах, с жёнами, детьми... выгрузилась и давай отдыхать так, что вся округа трясётся (не от страха, потому как не на работе же люди, в конце-то концов, а от музыки, криков, пальбы, ну и всего такого прочего). А мимо мужик с удочкой как раз проходил:
    - Вы б это... потише. Рыба тут... Она шуму не любит.
    Обернулось парочку голов из компании:
    - Ты, дядя, иди, куда шёл. Тебе ж лучше будет, - и снова давай отдыхать, что есть мочи.
    Потом, когда разогрелись, как следует, решили наконец искупаться. Залез самый активный (а потому, естественно, и шумный) из них с матюгами в воду... А вернулся тихий такой и с фингалом во всю щёку. Дружки спрашивают участливо:
    - Ты чего, на корягу напоролся?
    - Да нет, - отвечает, - рыба.
    - Какая ещё рыба?
    - Сурьёзная... Она тут, видать, и впрямь, шуму не любит. По морде хвостом как звезданёт!..
    - Нет, ну блин, что деется?
    - Беспредел!
    - Отдохнуть и то спокойно не дадут!
    Полезли парни, возмущённые до глубины души таким наглым поведением, и кого - рыбы, всей гурьбой в реку... А на берег обратно поодиночке, тихие тож и каждый с фингалом.
    Музыку приглушили. И такая, прям, идилия до самого вечера на поляне воцарилась, что жёны просто в восхищение пришли (их то голавль, гад, по причине культурного поведения не трогал):
    - Теперь, - говорят, - каждое воскресенье сюда ездить будем: отдыхать учиться.

- 2 -

    Пришёл на берег реки мужик с удочкой... сидит, ждёт: может, попадётся что. А рядом его собака бегает. Увидела: змея на солнышке валяется... Непорядок. Схватила её и в воду.
    А мужик... тот совсем задумался: ничего не видит... пока не клюнуло так, что чуть удочку у него из рук не вырвало. Встрепенулся рыбак, вытащил... А там на конце змея давешняя болтается.
    - Чаво это? - удивился мужик.
    - Гадюка. Не видишь, что ли? - рассердилась змея и хвать его за руку.
    - Чаво ты? - удивился мужик ещё больше.
    - Да змея я, змея, ужасть как ядовитая! - вконец обозлилась гадюка и хвать его за другую руку.
    Тут подбежала собака, ухватила гадину за хвост и кинула обратно в воду.
    - Чаво это было то? - спросил мужик в третий раз.
    - Так змея же, - объяснила привычно непонятливому собака.
    - Да ну?.. И чаво ж теперь делать-то? - совсем растерялся мужик.
    - А я откуда знаю? - махнула хвостом собака. - Посиди ещё: может, сдохнешь, а может, само пройдёт.
    - И то дело, - согласился мужик и снова задумался над удочкой.

- 3 -

    Сидит на берегу холодной, безлюдной, порожистой северной реки всё тот же мужик с удочкой. Видит, подходит с другой стороны девушка с бо-ольшим рюкзаком. Снимает его. Легко и непринуждённо перекидывает через водную преграду. А сама, зажав зачем-то топор в зубах, в чём есть бросается следом вплавь. Выбравшись рядом с рыбаком на сушу, спрашивает:
    - Тут наши не проходили?
    Мужик отрицательно качает головой. Тогда девушка снова кидается в воду и уплывает (естественно, вверх по течению).
    
    А где-то через месяц мимо мужика проплывает (естественно, тоже вверх по реке) компания уже из 4-ёх парней на плоту:
    - Тут наши не проходили?
    - Была. Рюкзак оставила, - отвечает за рыбака собака.
    - А топор?
    - С собой забрала.
    - Вот ... А ну, навались ребята! - кричит командир.
    И компания тоже скрывается из виду.
    
    - Чаво это они? - спрашивает мужик разговорчивую свою собаку.
    - Так отдыхают люди.
    - А как же они тогда работают?
    - Да никак, как все у нас, - машет хвостом собака.

ОДНАКО...    (в соавт. со Станиславом Сибирцевым)

    Погода быстро портилась, и вокруг ничего не было видно - только мутная белая пелена, словно разведенное молоко... не на чем даже взгляд остановить... Вертолёт летел над тундрой в дальнюю экспедицию, чтобы доставить высокоточный магнитометр, служащий для определения магнитных аномалий, в том числе в местах залежей железных руд. Добытый с большим трудом и за большие деньги прибор сей требовал весьма деликатного с собой обращения... А за бортом - 32 градуса, гирокомпас отказал, ориентировки - никакой. Куда лететь? Где эта чёртова экспедиция?
    - Штурман! - рявкнул командир, уже давно сидевший хмурый и непреступный, как скала. Тот очередной раз тоскливо оглядел пустое пространство вокруг и вдруг увидел впереди, на грани видимости, чёрную точку, которая при ближайшем рассмотрении оказалась человеком с ружьём. Может, его расспросить? Только вот как? Садиться нельзя - сразу увязнешь по уши и больше уж не взлетишь...
    Решили спуститься как можно ниже. Зависли на месте и начали орать и махать руками. Охотник был в какой-то допотопной шапке, унтах и меховом зипуне. Из-за шума вертолёта, сильного ветра от винтов, который обжигал лицо и глубоко одетой ушанки он никак не мог разобрать чего от него хотят. Тогда сверху сбросили верёвочную лестницу.
    Делать нечего, сняв лыжи и положив на них карабин, мужик полез в вертолёт. С непривычки это было весьма нелегко. Лестница болталась и крутилась под ним. Так что, когда наконец охотник добрался до чёртовой машины, неизвестно откуда взявшейся здесь, и стал переваливаться внутрь, он уже мало что соображал...
    Геофизик, летевший с прибором, как зеницу ока берёг его - он отвечал за это головой... а сейчас этот дикарь, который, как медведь, заползает в вертолёт всё погубит - усядется, а то и наступит здоровенной своею ножищей. На кой ляд тогда нужны были, спрашивается, три месяца хлопот, этот полёт, да и сам он в экспедиции, командированный исключительно для обслуживания магнитометра?! Нужно было срочно спасать положение... И наш герой двинул со всей силы кулаком по небритой роже.
    Мужик, словно птичка, вылетел обратно в снежную пустоту и, пролетев по воздуху метров десять, грохнулся в сугроб. Вертолет заревел ещё сильнее, замотал лопастями так, что в глазах всё завертелось, поднял снежную бурю и исчез в ней.
    - Однако... - произнёс охотник, вылезая из сугроба и потирая синяк под глазом. - Это ж надо... сколько одного горючего сожгли, чтобы меня в тундре разыскать и морду набить... Ладно, ещё легко отделался. А то прошлым годом, то ж вроде этой хреновина возле меня свалилась: на три километра тундру пожгла и до сих пор ещё лежит, не по-нашенски ругается так, что зверь то место теперь дальней стороной обходит...
    Геофизик, если б видел, узнал бы, наверное, в той "хреновине" без вести пропавший сразу же после запуска с нашего ракетодрома американский спутник, который потом ещё с месяц по всей стране искали.
    - Что-то ещё будет? Совсем они там у себя в городах с ума посходили... вот и близятся последние дни. - Мужик ещё раз тяжело вздохнул, нашёл в снегу свою ушанку, надел лыжи, забросил за спину карабин... и пошёл дальше - в белое безмолвие.

    Начало мая. Погода стояла переменчивая. Но весна звала романтиков на природу, на приключения. Два туриста весело топали по непросохшей ещё после апреля сельской дороге. Один из них, молодой, беззаботно любовался окружающими красотами. Довольный погодой, природой и избытком собственных сил топал он, не глядя, по весенней грязи и, довольно улыбаясь, сочинял стихи, которые тут же, прямо на ходу, и записывал в небольшой видавший виды блокнотик. Второй был существенно старше и вид имел очень серьёзного и опытного проходимца (или землепроходца: кому как нравится): за плечами - большой рюкзак, на ногах - сапоги до колен и штаны (вернее, если бы спросили местных бабусь, подштаники) из прочного белого капрона, на голове - ярко красная панама, на руках же - сверху обычных, чёрные резиновые электромонтёрские перчатки по локоть (особая его гордость: на случай холодной дождливой погоды, а то и мокрого снега, что не так уж редко бывает в это время в наших краях). Да плюс ко всему нёс он ещё одну замечательную вещь - прямоугольную пластмассовую канистру без дна и часто прикладывал эту штуковину круглым отверстием для пробки к глазу, наблюдая окружающий мир как Жюль Верновский Паганель через подзорную трубу (так он имитировал видоискатель фотоаппарата). Временами командир останавливался, смотрел на солнце, дорогу, потом доставал карту, компас, долго крутил их и так и этак, производя в уме какие-то (очевидно, весьма сложные) вычисления, затем наконец решительно выпрямлялся и, словно Наполеон под Ватерлоо, простирал руку в требуемом направлении. Молодой, не переставая бормотать стихи, согласно кивал головой. И проходимцы шли дальше.
    ... На узком деревянном мостике через заболоченную речку попалась им навстречу собачка. Маленькая такая, лохматая, идёт себе по шатким досо'чкам, глядя под ноги, чтоб не упасть... а потом как подняла голову и увидела чудо в сих краях невиданное, стала пятиться, поджав хвост и жалобно то ли залаять, то ли завыть пытаясь. Мужик, что шёл следом (хозяин, наверное), хотел пнуть это жалкое создание, да (тоже, верно, заглядевшись) промахнулся и, потеряв равновесие, вместе с перилами рухнул в воду. Выбравшись из болотины обратно на мостик весь мокрый, в тине, он выломал оставшийся кусок перил и, ругаясь на чём свет стоит и размахивая сим дрыном так, что к небесам взлетели даже местные вроде уж ко всему привычные галки, припустил за своей собакой... забыв, похоже, уже за чем и куда до того шёл. А за ними, по прежнему не спеша, в гору к деревне поднялись и туристы.
    Там, в самом начале, на завалинке повстречались им две бабуси. Странники поздоровались. Осмотрев их внимательно, одна из старушек прямо заявила: "К корове моей - там, впереди - близко не подходите"... а другая, наоборот, смахнув слезу, сходила в избу и вынесла полбуханки и банку молока.
     В дальнем конце деревне проходимцы, и впрямь, увидели ту корову. Старший тут же поднёс к глазу канистру и, поворачивая её, стал выбирать нужный ракурс, словно снайпер, выцеливающий жертву. Скотина, в ответ, перестала жевать и с клоком травы во рту уставилась на него, а потом, дико замычав, бросилась со всех ног, взбрыкивая ногами и мотая головой к ближайшему же дому, своротила хлипкие ворота вместе с оградой, затем дверь в хлеву и, забившись туда, выставила угрожающе наружу рога.
    ... Так и шли путешественники по деревня'м и весям. И самое дикое зверьё обходило их дальней стороной. И даже всякие уж видавшая виды проводница, когда проходимцы наконец дошли до станции, открыла от удивления рот и пропустила их в вагон, не спросив ни билетов, ни документов.

    Познакомился как-то Виталий с Генкой Светловым. Разговорились. Выяснилось, что тот родом из поселка имени Морзова (который акурат в том месте расположен, где Нева из Ладожского озера вытекает) и часто туда наезжает. А у Виталия, как раз, две подружки - Маша с Дашей ещё с начала марта просятся куда-нибудь их на природу вывести...
    В общем, договорились они с Генкой и в очередные выходные поехали к тому все вместе. Вышли из электрички, вещи в дом закинули и пошли гулять... благо, погода выдалась на загляденье: ветра нет, солнышко... одним словом, весна. Посмотрели от пристани на крепость Орешек и двинулись дальше по озёрному льду вдоль берега...
    
    - А это как понимать? - разглядывая снег под ногами, Виталий озадаченно остановился.
    От берега вели следы больших сапог, кончавшиеся у пустой бутылки из под водки... Дальше шли уже отпечатки звериных лап.
    - Да это Васька Собакин, - отмахнулся Генка. - Он как трезвый - так неплохой мужик, а выпьет - пёс псом.
    
    - А вон там у нас свои лебеди, - объявил Генка, указывая на большую полынью, в которой, и правда, плавали какие-то большие птицы. - Вернее, не свои - дикие, ждут пока озёра дальше вскроются. Но всё равно...
    - Ой, как здорово! - Даша, на радостях, аж запрыгала, хлопая в ладоши. - А поближе их посмотреть можно?
    - Отчего нет? - опередил Генку Виталий. - Вот только верёвкой тебя обвяжем...
    - Это ещё зачем?
    - Для безопасности: если провалишься.
    - Я проваливаться не хочу!
    - Да ты не бойся: мы тебя сразу вытащим, а после греть будем...
    - Ага, по очереди... до самого утра... а можно, и до следующего вечера, - поддакнул Генка, оценивающе глядя на девушку, разматывая верёвку.
    Даша испугалась ещё больше и поспешила спрятаться за спину подруги.
    - Везёт же нам с тобой на извращенцев. Будто, без купания нельзя, - проворчала та.
    - Ну и правильно, - согласился Генка. - К этим аспидам лучше близко не подходить. Вы думаете, откуда тут полынья взялась?.. Вышел я в начале февраля сюда порыбачить. Сижу: думу думаю... Вдруг рядом как жахнет... Потом ещё, ещё... Мужики, которые меня вытаскивали, после рассказывали: "И что, думаем, такое? Нешто, война началась? Затем присмотрелись - лебеди! Припёрлись, понимаешь, в разгар зимы. Видно, главный у них там что-то недорассчитал или, просто, как и у тебя бывает, в башку втемяшилось, а там - хоть трава не расти. Ну, вокруг, понятное дело, лёд один, да снег. А главный, - он и без того уже озверелый был (иначе, чего бы в феврале припёрся), поднялся на предельную высоту, крылья сложил и вниз... да так, что хорошо ещё в тебя не попал, а то - хана, не то что у нас, а и в Японии бы не собрали. За ним - остальные его камикадзе хреновы (это Петька наш, Кулибин по прозванию; он мужик умный - ещё и не такие слова знает)"... В общем, едва меня успели вытащить, как от проламывания этими оглашенными льда полынья и образовалась. Я ж три дня после того в полной отключке пребывал - не говорю, не двигаюсь, сижу себе на лавке, как статуя'. Потом, однако, оклемался. А сейчас, вон, даже вас на аспидов сих смотреть привёл.
    - Привёл... Предупреждать надо, - проворчал Виталий, тоже, на всякий случай, отходя подальше. - А чем же они тут питаются?.. Тьфу ты, чёрт! Это ещё что было?
    Мимо компании, через полынью - так, что разбежались с клёкотом даже зловредные лебеди... и дальше - в белую бесконечность пронёсся какой-то размытый ревущий силуэт.
    - Да это опять Петька на своём трицикле.
    - Ты мне лапшу-то не вешай. Что я ваших трициклов не знаю? Хреновина на двух здоровенных (в мой рост) камерах, стянутых ремнями, третье колесо - поменьше, впереди, кузов сзади... И всё это к мотоциклетной раме приделано и на мотоциклетном же ходу... - объяснял Виталий уже девушкам.
    - Так Петька ж на ём двигатель на реактивный поменял - собственной конструкции, - ответил Генка спокойно.
    Виталий аж поперхнулся:
    - Да ты чё? К нему же нужна чёрт-те какая система регулировки мощности, торможения...
    - У Петьки всё продумано. Намечает он на карте место, где рыбачить собирается, выставляет по компасу свой агрегат (чтоб, значит, смотрел в нужную сторону), заливает топлива ровно столько, чтоб до цели намеченной хватило, берёт с собой ещё столько же на обратный путь... А дальше, ручку на себя и вперёд, пока машина сама не остановится. После же этого Петька переходит на прежний - мотоциклетный двигатель и уже точно на место выходит.
    - А если там вода открытая или на пути кто?
    - Ага, ему один раз ледокол попался, сам рассказывал - так насквозь прошиб, почти и не заметя... а как обратно ехал - уж и трубы не торчало. Вода открытая - тоже не помеха. Видели же только что... На таких-то колёсах машина и сама по себе плавает, да плюс ещё скорость. Летом Петька её, вообще, на лыжи ставит и по озеру глиссирует. Правда, при этом приходится прямо на скорости на берег вылетать, от чего то деревья, а то строения разные страдают. Ну да, вокруг Ладоги теперь уже все Ваську знают, а потому - стараются не связываться. Некоторые, впрочем, ещё надеются, что он как-нибудь, в обратный путь отправляясь, забудет свой агрегат в нужную сторону повернуть: но это те, кто Петьку плохо знает... Сейчас же, на лебедей насмотревшись, он собрался ещё и крылья к своему агрегату приделать.
    - Да уж, крыльев вам тут, похоже, только и не хватало, - задумчиво подтвердил Виталий.
    
    - Это ж надо... Мы за год в институте столько нового не узнаём, сколько здесь за день, - удивилась Даша, когда они вернулись под вечер в посёлок (посидев ещё, предварительно, у костра, назагоравшись на солнышке, навалявшись в снегу, набрав с собой полные охапки камыша... да всего и не перескажешь).
    - А то... Надо так почаще выбираться, - авторитетно подтвердил Виталий.

    ;Река сделала крутой поворот и перед носом лодки неожиданно выросла плотная, выше человеческого роста стена камыша.
    - Приехали, - Виктор зачерпнул ладонью воды и плеснул себе в лицо (хоть как-то освежиться после четырех часов непрерывной гребли). - И что дальше? Ты же говорил, здесь озеро должно быть.
    - Так это оно, видно, и есть. Только заросло сильно. Я ж тут лет двадцать, как не был, - несколько озадаченно ответил Александр. - Давай-ка, греби вон к той ели...
    Спустившись, он долго сосредоточенно стряхивал с себя иголки:
    - Слева не очень далеко есть открытый холм. Там и остановимся, - и забравшись в лодку, с хрустом вогнал её в камыши...
    Желтые кувшинки. Белые лилии, как будто светящиеся в глубокой тёмной воде. Мелкие розовые цветы, от которых веял едва уловимый, но от того ещё более нежный ласковый аромат. Светлые зеленовато-коричневые стебли, закрывающие небо. Какой-то древний первозданный покой и тишина вокруг... Они словно и впрямь вплыли незаметно в мир детства. Все тяготы, вся накопившаяся усталость, как короста, спадали с них. Каждый вздох прибавлял сил. А вот и холм...
    Виктор легко соскочил в воду и стал подтаскивать лодку к берегу... Мимо, не обращая на них никакого внимания, вихляя толстым задом, не спеша продиффилировал заяц. Впрочем, через некоторое время, когда всё уже было разгружено, он вернулся и, встав на задние лапы, из высокой травы долго осматривал происходящее. А потом, словно убедившись, что здесь всё в порядке, также не спеша развернулся и вновь удалился... Виктор от такой наглости потерял дар речи; затем, придя в себя, схватил какую-то палку и ринулся следом.
    - Ты куда? - чуть улыбаясь, остановил его Корней.
    - В суп его. Там таким самое место.
    - Негоже, этак с хозяином поступать.
    - Тоже мне, хозяин нашелся.
    - Уж какой есть. Не чета нам, залётным.
    - Кончай болтать. Коли уж с зайцем обнаглевшим справиться не можете, так хоть рыбы к ужину наловите, пока я тут устраиваюсь, - порывшись в мешке, Александр достал три больших ржавых крючка и леску чуть не с палец толщиной.
    - Рыбу? Здесь? Сейчас? На это? - Виктор брезгливо поморщился. Ему, похоже, гораздо больше хотелось посмотреть, что там - за холмом.
    - Ты слушай, что тебе умные люди говорят. А с хозяевами здешними и со всем прочим после разберёмся.
    - Ну, командиров развелось... А наживку где взять? - нашел новый предлог для отказа Виктор.
    - Держи, - рука Александра неожиданно резко метнулась в сторону и поймала пролетавшую мимо, низко гудя, крупную желтую муху, - остальное сам добудешь.
    - Ладно же, если я ничего не добуду, то тебя самого на крючок посажу, - пообещал Виктор, обречённо оглядываясь в поисках удилища.
    С четверть часа он молча грёб, пробиваясь зачем-то всё дальше сквозь стену камышей. Затем, бросил весло на дно лодки, всё ещё хмуро посмотрел на Корнея, составлявшего ему компанию, потом на мух (которых тот, развлекаясь, наловил уже немало), насадил одну из них на крючок и, отвернувшись, бросил за борт. Тоже проделал и Корней, не забыв, правда, ещё поплевать на наживку.
    Едва успев коснуться воды, поплавок Виктора резко ушел в глубину и больше не появлялся.
    - Ну, что я говорил? Сразу же и зацеп, - с оттенком злорадства произнес Виктор.
    Отложив удилище, он взялся за леску, подёргал её и стал тянуть. Дальше, словно сама по себе (руки у Виктора в такие моменты действовали быстрее, чем голова) в лодке оказалась вдруг здоровенная (килограмм на шесть - не меньше, как после прикинул Корней) рыба, похожая, пожалуй, на карпа, и, вяло вильнув хвостом, оборвала наконец то, что затащило её сюда.
    - Эт-то ещё что такое? - втроём (Виктор, Корней и рыба) они озадаченно смотрели друг на друга.
    Потом, "добыча" вздумала дёрнуться посильнее, и рыбакам пришлось усмирять её, едва не перевернув при этом судно... Когда всё закончилось, Корнею было почти стыдно. Что-то словно шептало ему, что здесь нельзя никого убивать. И когда Виктор передавал только что выковырянный у жертвы глаз - объяснив, что в качестве наживки это лучше подходит - руки у Корнея ощутимо дрожали.
    Однако, вскоре оба они забыли про всё на свете. Рыба шла одна за другой, только успевай забрасывать. Несколько раз она срывала крючок, но тут же попадалась снова. Это было что-то невообразимое. Словно, во время битвы, руки у Корнея (как и у Виктора, впрочем) были по локоть в крови. И только, когда из трех осталась лишь одна удочка, и ею завладел Виктор, Корнею удалось, поневоле, остановиться и взглянуть по сторонам.
    Лодка была полна с верхом. Высота её бортов над водой составляла уже не больше ладони. Солнце скрылось за горизонтом. Небо и озеро, почти слившиеся по цвету друг с другом, освещались лишь нежной, какой она бывает только на севере, ровной, какой-то прозрачной даже зарей. И надо всем этим висела ещё более глубокая, чем раньше, не нарушаемая здесь, похоже, даже течением времени тишина... Лишь слышно было хриплое дыхание окончательно вошедшего в раж Виктора. Да в камышах ворочалось и глухо хлопало по воде что-то настолько большое, что Корнею стало не по себе от мысли, что оно тоже может вздумать приплыть сюда и принять участие в рыбалке.
    И точно, после очередного заброса удочка в руках у Виктора вдруг изогнулась дугой. Лодку встряхнуло так, что они еле устояли на ногах. И из глубины стала подниматься неясная ещё, но, как показалось Корнею, необъятных размеров тень.
    Виктор тянул изо всех сил. Это был его звёздный час. И он показал всё, на что был способен. То, что "попалось" на этот раз (у Корнея язык не поворачивался назвать это рыбой) вновь оборвало леску, но лишь в последний момент, и повисло, зацепившись зубами за борт лодки.
    - Держи!!!
    Но Корней не слышал крика. Он смотрел в чёрные бездонные глаза хозяина здешних вод и читал в них, казалось, мстительное удовлетворение. А эти зубы? Медленно, с хрустом они начнут перемалывать сейчас уже не только лодку... Не помня себя, Корней схватил весло, изо всех сил стукнул им по борту... и, вместе с куском доски, на котором оно держалось, чудище соскользнуло обратно в воду и также беззвучно, как и появилось, ушло в породившие его глубины.
    Корней перевел дух. Но тут Виктор, сообразив наконец, что происходит, и произнеся нечто, не переводимое ни на один язык, ринулся вслед за своей ускользающей "добычей". Стоило большого труда удержать его в лодке. Местность непрерывно была оглашаема самыми страшными ругательствами. И от всего этого Корнея снова стало трясти:
    - Слушай, давай к берегу. Хватит с меня этой рыбалки.
    - Да таких сразу убивать надо, а не на рыбалку брать... Кстати, интересно, а где он - этот берег? - Виктор, в конце концов, соизволил обратить внимание на их быстро наполнявшееся водой через выщербленный борт судно. - Ещё не хватало, совсем улов потерять.
    - Ладно, улов. Хотел бы я знать, как мы сами среди здешних зарослей без лодки плавать будем. Да ещё, когда этот внизу ждёт.
    - По поводу этого мы с тобой после поговорим, - мрачно пообещал, отвешиваясь к противоположному борту, Виктор. - А сейчас, кончай ныть. Греби, давай, - что Корней и поспешил исполнить.
    Найти обратную дорогу среди закрывающих всё вокруг, кроме маленького кусочка неба в зените, камышах, да ещё на быстро погружающемся в пучину вод судне, оказалось, и впрямь, нелегко. Однако, они всё же сделали это, застряв (вследствие значительно увеличившейся осадки) лишь на самом мелководье... Сколько Виктор не дергал судно и так и этак, оно явно не желало двигаться дальше.
    - Да что ж ты один? Погоди, - Корней отдышался и попытался подтолкнуть лодку сзади.
    - Отвали! Ты мне уже раз помог, - Виктор кинул в его сторону вновь ставший бешенным взгляд и рванул так, что в мгновение ока вылетел вместе с грузом и уцепившимся за него Корнеем на берег.
    - Вы только посмотрите! Нас услал, чтобы не мешали. А сам, пока мы с риском для жизни, выбиваясь из последних сил, добывали ему рыбу, сожрал весь ужин и дрыхнет теперь спокойно у костерка! - раздались спереди крики Виктора, не проснуться от которых было, просто, невозможно.
    - Я уж думал, вы до утра не вернётесь, - сладко потягиваясь и зевая, произнёс Александр.
    - И не вернулись бы, кабы не этот... помощничек, - не глядя, махнул рукой Виктор в сторону Корнея.
    - Точно, двумя едоками стало бы меньше, дай ему волю, - подтвердил тот, подбросив веток в догорающий костер и становясь поближе к нему, чтобы обсушиться (оба они с Виктором были мокрыми с головы до пят).
    - Ну народ, простого дела нельзя поручить, - вернулся к обычному своему ворчливому тону Александр, снова ставя котелки на огонь...
    А после ужина друзья все вместе чистили рыбу, глядя в не затухавшую до самого утра зарю. Слушали дальнюю перекличку гусей, от серебряных звуков которой хотелось толи плакать, толи бежать неведомо куда. И не было, наверное, на целом свете людей счастливее их в эти часы.

    Федор Жилин, как и Петрович, был зубным техником. И работали они в одной поликлинике и даже жили всего за два квартала друг от друга. Только Федор ездил в отпуск отдыхать то на Золотой Берег, то на Кипр, то на Майорку; а Петрович - как ни спросишь - в Шмурыги, да в Шмурыги. Наконец, на четвертый год их знакомства Федор не выдержал:
    - И что ты в них нашел - в Шмурыгах своих? Заработать нынче и у нас хорошо можно, только не зевай. С выездом за границу тоже всё стало просто. Так когда, как не сейчас, и поездить-то по миру, на чудеса его посмотреть, да и себя показать...
    - Это где ж ты чудеса нашел? - прищурился Петрович. - На Майорке что ли?
    - А хоть бы и на Майорке. Там знаешь...
    - Да знаю уж, знаю. И по телевизору насмотрелся, и твоих россказней за десять истекших месяцев с лихвой наслушался. Да и не я один. Вся поликлиника, почитай, плюс весь наш микрорайон, в придачу.
    - А что ж им про твои Шмурыги слушать? - обиделся Федор. - Я про то и говорю...
    - И я про то ж, что если ты хоть полчаса за целый год помолчать сможешь, то я тебе про настоящие чудеса расскажу.
    - Ну расскажи, расскажи, - милостиво разрешил Федор.
    
    - Началось это, чтоб не соврать, - Петрович задумался, - лет шесть назад. Тогда я решил охотником сделаться. В клуб, по знакомству, вступил. Всю зиму готовился. А в отпуск, взял резиновую лодку и на границу с Карелией поехал... после чего оставалось только найти дорогу, ведущую на нужную мне реку (и та и другая были намечены мной в городе по только что появившейся в продаже подробной карте Ленинградской области пятикилометрового масштаба). Однако местные жители на станции, где я вышел, на все вопросы о реке и дороге лишь пожимали плечами. И лишь одна старуха (не помнившая, кстати, уже даже сколько ей лет) сказала, что видала, как в Гражданскую через их деревню прошел в некоем направлении отряд белофиннов, а за ним, немного погодя, особый истребительный батальон Красной Армии... и ни те, ни другие обратно не вернулись... Если бы я тогда получше задумался над этими последними её словами, многое в моей жизни могло бы повернуться иначе. Однако, сделанного - к добру ли, к худу ли - не воротишь... После двух дней блужданий в указанном мне направлении по поваленному прошлогодним ураганом лесу - рассказом о чем не хочу я затемнять сей солнечный день и твою, и так уже достаточно замутненную душу - обрел я, наконец, искомую реку...
    - Слушай, Петрович, ты кем сам-то раньше был, до того как техником заделался? - спросил Федор, несколько задетый замечанием о своей душе (в существование которой он, как сугубый материалист, впрочем, всё равно не верил).
    - Филологом, кандидатом наук.
    - Оно и видно. А ещё меня болтуном называет... И с чего же ты, спрашивается, всё это бросил, коль не любишь замутнять душу?
    - Я, может, и с придурью, как моя жена говорит, но не до такой степени, чтобы в нынешние времена, да ещё семью имея, наукой чистой заниматься, - проворчал Петрович. - И вообще, ещё раз перебьешь - больше рассказывать не буду.
    - Ладно, ладно - молчу...
    - Так вот, - Петрович потер лоб, снова сосредотачиваясь, - речка та оказалась метров трех-пяти шириной, извилистой и тоже сильно заваленной упавшими деревьями. Вдобавок, через каждые несколько километров на ней попадались бобровые плотины, после которых русло на сотню-другую метров обнажалось, и лодку приходилось тащить на себе. Наконец, в заводи перед очередной плотиной я попался на глаза плескавшемуся там её хозяину. При этом, он развернулся и с чрезвычайно решительным видом направился прямо ко мне.
    "Да он же бешенный", - подумал я, вспомнив берёзы, штабелями наваленные вдоль берегов именно перед этой заводью... Вообще-то, все нормальные: и бобры, и зайцы, и лоси, - питаются, по преимуществу, осиной. Но этот, для начала, видимо, решил извести в округе все берёзы, как класс, или просто, грыз всё, что попадалось ему на пути, даже не пытаясь оттащить наваленное к воде...
    Хотя ружье и лежало у меня под рукой, я совершенно забыл про него, лихорадочно гребя вперед - прочь от проклятого места. В результате, все патроны, что были взяты мною с собой, оказались подмочены; и с мечтами о дичи впредь до конца похода можно было распрощаться. Но не питаться же мне теперь одной крупой.
    "Наловлю, хоть, рыбы к ужину", - решил я, достал спиннинг и с третьего же закида зацепил что-то... "Тростник, видно. Ладно, не топляк", - леска, хоть и с трудом, наматывалась на катушку. Но добыча моя оказалась совсем не той, что я ожидал. Сорвавшись уже у самого борта здоровенная щучина зацепилась зубами за ремень у меня на куртке и повисла, глядя на меня своими холодными пустыми глазами. Голова её по размеру немногим уступала моей собственной. И опять, как и в случае с бобром, мне вдруг захотелось как можно скорей избавиться от такого соседства. Руки мои непроизвольно стали отпихивать от меня "добычу". И она благополучно ушла к себе обратно в воду (чуть не перевернув, на прощанье, лодку, когда проходила у меня под дном)...
    Тихо подгребшись к берегу, я разбил лагерь, развел костер, засыпал крупы в котелок и стал ждать, когда вода в нём закипит; постепенно приходя к выводу, что лучше уж такой ужин, чем охотничьи приключения, которых мне пришлось сегодня натерпеться... Тем временем, почти совсем стемнело. Где-то поблизости заухал филин. Слышно было даже, как напуганные этим криком снялись с места и забили крыльями, со свистом рассекая воздух, утки... И тут одна из них, сослепу, свалилась вдруг прямо в костер, опрокинула мой котелок и, заполошно крякая, скрылась в темноте ночи... Это было уже слишком. Махнув рукой на всё, голодный я лег спать; однако, и тут не был оставлен в покое...
    Где-то уже ближе к рассвету меня разбудило бренчанье всё того же котелка. Выглянув из палатки, я обнаружил, что немногим более чем в метре от меня остатки похлебки из сего закоптелого продукта человеческой цивилизации пытается вылизать довольно крупный лисенок. Повернувшись ко мне хвостом, он, казалось, целиком был поглощен этим занятием. Однако, когда, осторожно вытянувшись, я решил, что уже совсем поймал его, рыжее тельце буквально утекло у меня из под пальцев. После чего, обладатель оного обернулся, насмешливо фыркнул и убежал - не слишком, впрочем, спеша - за деревья. А утром, проследить за моими сборами, пришел ещё и толстый солидный заяц... и долго стоял на берегу, задумчиво глядя мне вслед.
    Перед следующей ночевкой присутствия духа во мне ещё хватило на то, чтобы попытаться сбить палкой старательно изображавшего из себя сухой сучок на осине в нескольких метрах от меня рябчика. Но палки попадались то слишком маленькие, то уж больно здоровые. И хотя упрямая птица лишь вытягивалась ещё больше, когда очередной брошенный мной предмет пролетал слишком уж близко от её носа; после удара последней коряги, пришедшемся по стволу и стряхнувшем её с дерева, чтобы не упасть на землю, она просто вынуждена была улететь.
    На третью ночь мешок с крупами прогрызли и растащили мыши, так что весь остаток пути я вынужден был питаться одним хлебом (порциями, немногим большими, чем в блокадном Ленинграде). Однако, доконало меня даже не это, а белка, которую я, на горе своё, всё же умудрился поймать, когда она переплывала реку перед самым носом моей лодки. Первым делом оная чуть не отгрызла мне пальцы... Охотники, которым я потом рассказывал об этом, все, как один, качали головами - мол, ещё бы, кто же берёт такого зверя без рукавиц, зубы-то у неё не меньше, чем у медведя. А я думал: "Интересно, что было бы - попадись мне, например, заяц. Загрыз бы и вся недолга", - и в очередной раз давал себе обещание - никогда не заниматься охотой... Тем не менее, "добычу" свою, собрав остатки мужества, я всё же засунул в ведерко, где у меня раньше лежали патроны, и крепко завязал крышку, решив довезти до дома живое доказательство своих подвигов (видимо, от голода у меня уже началось помрачение рассудка).
    Регулярно, когда я пытался положить ей еду, белка пулей вырывалась из заточения и пыталась сбежать. Я ловил её в высокой траве, водворял обратно и шёл в очередной раз перебинтовывать руки. Белка же вслед мне вопила мстительно, дико и страшно, - взглянув в этом месте рассказа на Петровича, Федор и сам слегка содрогнулся... - Аналогичные же концерты не давали мне спать и ночью. Хотя, надо признать, никакая другая тварь из-за этого не рисковала больше приблизиться к моей палатке... Но хуже всего было, если под этот крик мне всё же удавалось уснуть. Тогда мне снился всё время один и тот же кошмар, в котором белка, вырастая до размеров медведя, подбиралась, нагло облизываясь, к последней оставшейся у меня буханке. Я бросался на грабительницу с топором. Но тот, отскочив, ударял меня самого. И пока я пытался остановить кровь, хлеб съедался...
    Проснувшись в холодном поту, я ощупывал лежащие рядом топор и хлеб, выбирался из палатки и, дрожа от предутренней сырости, стукал сапогом по ведру с белкой. После чего та принималась вопить ещё громче... Наконец, я не выдержал - подкрался, открыл крышку и упорно отворачивался, пока бестия эта носилась по поляне, дожидаясь когда её снова поймают, и лишь после того как я запустил в неё сапогом, ускакала в лес. Но и оттуда долго ещё доносилось её возмущенное цоканье.
    Два последних дня я плыл в состоянии прострации, настолько глубокой, что мало что запомнил; а очнулся уже в Шмурыгах. Больших трудов стоило мне устроиться на постой - это тебе не Майорка, где только плати. Но зато и поселили меня в кладовке, где молоко, творог, сметану можно было брать в любое время суток, не вставая с топчана, и в любом количестве. Там я и провел остатки отпуска, отъедаясь и приходя потихоньку в себя. И до того мне это всё понравилось, что на следующий год, приложив ещё немало усилий, купил я в Шмурыгах дом и с тех пор если и езжу куда из города, то только туда...
    - И кончились на том все твои чудеса, - пожал плечами Федор.
    - Кончились? Жди больше! А леса сразу за деревней - глухие, нехоженые, с грибами, ягодами, зверем и птицей непугаными? А поляны цветочные, на которых смотреть - не насмотришься, дышать - не надышишься? А речка, прямо под окном дома журчащая? А небо осенью, всё от звёзд серебристо сияющее, глубокое, переливающееся?
    А ночи летние белые? Тишина вокруг вселенская, какой здесь, в городе, и представить-то себе невозможно. Всё спит в прозрачной прохладе. И лишь ты на крыше сидишь и молотком стучишь... на всю деревню.
    А эпопея с поднятием моего дома, чтобы поменять нижние подгнившие венцы? А крыса, что завелась у меня в подполе? Уж как я с ней не воевал. Сначала, капканы ставил, -оттуда она приманку вытаскивала и у меня же на глазах сжирала. Потом, кошку у соседа взял. Так в ту же ночь крыса эта вышла на середину избы и устроила с кошкой такую свалку, что только скамейки не летали, а я и с печки слезть боялся, лишь фонариком побоище сиё освещал. Наконец, ещё через неделю чувствую я сквозь сон на ногах что-то тяжелое. Посветил опять фонариком - так и есть, развалилась там уютно на боку моя крыса, отдыхает. А когда стряхнул я её, то она ещё и с укоризной на меня посмотрела, мол чего тебе там, места что ли мало? И проняла, ведь. Ну что, думаю, я к ней, действительно, привязался.
    И жила с тех пор крыса та в избе на правах достойного домашнего животного: обедала и ужинала вместе со мной, с детьми играла, в ногах у них спала; и дом охраняла в наше отсутствие, надо сказать, не хуже любой собаки. Только петух соседский тут с ней и мог потягаться... Правда, в этом году крыса наша с последней своей обязанностью всё же не сумела справиться и ушла, со стыда (а может, и не поэтому), к волостному голове жить. Но сиё уж и вовсе отдельная история.
    Задумал я прошлым летом печку цветной мраморной крошкой отделать... и исполнил так, что хоть сейчас в музей. А нынче, приехал - всё на месте: и стены, и запоры, - а печи в доме нет. И все в деревне, у кого ни спрашивал, только плечами пожимают...
    Это проняло даже Федора:
    - Да уж, действительно, чудеса... А адресок этих Шмурыг своих точный не дашь? Может, и мне там место найдется.
    Петрович усмехнулся:
    - То-то. Только тебе, по знакомству...

    На р.Ай, что в Башкирии протекает, местные жители как-то совсем озверели: проплывающих мимо словами всякими обзывают, камни вслед кидают, а если к берегу подойдёшь, так и вовсе, морду набить норовят. Вода стадами животины домашней (в диком состоянии по окрестностям день и ночь бродящей) всяко-разной до невозможности загажена. Гуси, и те, со всех сторон шипят, а чуть зазеваешься, ущипнуть норовят или стащить опять же что... Вот и решили туристы скопом их всех проучить.
    
    Смотрят местные, за зиму от однообразности жизни своей донельзя истомившиеся: очередная компания по реке плывёт. Выходят к бережку кто чем по пути запасшись (матюгом там, колом, альбо камнем). А встречь с воды несётся:
    - Аллах акбар!
    - Банзай!
    - Сарынь на кичку!
    - Вставай страна огромная,
     вставай на смертный бой
     с башкирской силой тёмною,
     с поганаю ордой!
    
    Сзади на верёвке крокодил здоровущий злобно зубами щёлкает. А тот, который его на привязи держит, ещё и кричит:
    - Эй ты, киргиз, подь сюда!
    От растерянности главный местный хулиган и задира, и впрямь, подходит боязливо к самому урезу (плавать-то они тут на конях только и приучены) и по-русски (совсем, видать, в голове помутилось) тихо так возражает:
    - Не киргиз я...
    - А кто ж?
    - Так это... башкир.
    - А-а... Ну тогда держи, - и прямо в руки хулигану тому завёрнутый в полиэтиленовый мешок самодельный взрывпакет влетает.
    
    ... И как прошла с песнями и взрывами эта сборная туристкая команда по всему Аю от начала и до конца, а после ещё одна компания, уже просто с луками спортивными - так стало на реке тихо... как во времена Чингисхана.
    И вода сразу стала чистая, потому как крокодил так в ней жить и остался. Туристов он не трогает, поскольку видел, что хозяева его прежние по скудости рациона (применяемой ими тогда для большей озверелости) и сами кого хошь сожрать могли. А вот местную живность, включая башкиров - это всегда пожалуйста. Живут же крокодилы, говорят, лет по 300. Так что порядок на Айе теперь надолго обеспечен.

    Маша (моя котлы):
    - А что это за рыбки у меня под руками всё вертятся?
    Саша:
    - Да вроде, плотва.
    Маша (разочарованно):
    - Плотва? В море?
    Саша:
    - Ну хорошо, давай, назовём её треской.
    Рыбки (размером с указательный палец) начинают плавать, не в пример прежнему, размеренно и важно; а Маша гордо:
    - Я теперь всем рассказывать буду, как у меня треска с рук кашу ела!

Перед ужином

    Маша:
    - Ну вот, опять ты палатку не закрыл.
    Саша:
    - Так комаров же нет.
    Маша:
    - А если туда ужи заползут, вроде того, что ты мне утром показывал?
    Саша:
    - Подумаешь... Да даже если там гадюка по собственной глупости окажется: ты как ляжешь, так она не то что кусаться: а и зашипеть не сумеет.
    Маша:
    - Да-а... А если за ужами следом туда ежи забегут?
    ... А тем временем, и правда, зловредный ёжик раскопал возле палатки Маши и Саши осиное гнездо и, пока те отбивались от разгневанных насекомых, утащил всё сало.

Перед палаткой Маши и Саши, у озера, в 6 утра, рыбаки

    Первый:
    - Ты почему нас всех на воду гонишь, когда сам на берегу сидишь?
    Главный:
    - А мне статус не позволяет.
    Первый:
    - Это в смысле, в лодку твою резиновую одноместную не влазит? Так бери мою.
    Главный:
    - Я же сказал: не могу.
    Первый (с уважением):
    - Ну у тебя и статус!

После обеда, на 2-ой день

    Маша:
    - Что-то у меня голова болит с утра. Видно, давление высокое. Принять надо таблетку. - С умным видом, - только вот причину недомогания она, к сожалению, всё равно не устранит.
    Саша:
    - Причину - это как? Понизит давление что ли в нашем отдельно взятом районе? Так представляешь, что будет? Со всех сторон (из областей с более высоким давлением) к нам сразу тучи поползут, гром загремит, ветер, дождь... Нет уж, лучше, не пей ты этих своих таблеток.

В поезде, на обратном пути

    Маша:
    - А когда будет станция, с которой мы вчера наш маршрут начинали?
    Саша:
    - Да через пару часов, не раньше.
    Маша (гордо):
    - Это мы так далеко ушли?!
    Саша:
    - Нет. Это мы так медленно едем.

Дома, в 12 ночи

    Маша:
    - Ну когда наконец ты у люстры рожок починишь? Темно же.
    Саша (ещё не остыв после похода):
    - Да хоть сейчас. - Залезает на стремянку и начинает разбирать злосчастную люстру.
    Маша (внимательно наблюдая):
    - А где ещё провод?
    Саша (удивлённо):
    - Какой?
    Маша:
    - Ну, лампочек-то три.

    Маша смотрела на сосны и облизывалась. сосны жалобно скрипели и пытались уйти с берега.
    По берегу, заложив руки за спину, задумчиво прошествовал упырь, прикидывающийся зайцем (или, на худой конец, белым кроликом). Но Маша сразу распознала его и с криком: "Упырь! Упырь!!", - замахнулась веслом...
    
    "Счас вдарит", - подумал Влад, когда она замахнулась веслом в третий раз.
    Упырь прыгнул в воду.
    - У-у-у! - сказал он, когда, вынырнув, увидел Влада.
    - Угу, - передразнил его Влад. - Бери байдарку и тащи. Да не туда - вниз по течению...
    - Чёрствые вы, люди, и жестокие, - пожаловался упырь к исходу дня.
    - Вот потаскаешь с наше, таким же станешь, - пообещал Влад.
    
    Когда подплыли к стоящей посреди озера голой скале, Влад сказал:
    - Ночевать будем здесь. Бросай верёвку - станем по ней наверх забираться.
    Маша прицелилась и накинула петлю на нависавший высоко над байдаркой камень.
    Камень оказался всё тем же упырём и с громким плеском прыгнул в воду.
    - Вот привязался, - выругался Влад.

    Поход ещё как следует и не начался, а в команде дураков уже кончились продукты, все были мокрыми от усердия, и костёр никак не хотел загораться.
    - Придурки, запомните, - наконец, мудро изрёк командир, - если костёр не горит вдоль, то нужно его положить поперёк!
    Дураки согласно закивали...
    
    - Что ж мы теперь есть-то будем?
    - Крапиву и лопухи, - подумав, сказал командир.
    - А где ж их взять? - удивились дураки, оглядывая окружающие сугробы.
    - Придётся подождать, пока вырастут...
    - И долго?
    - Да, с месяц, пожалуй...
    Дураки погрустнели.
    - Командир, - вдруг воскликнул радостно один из них, - у нас же ещё молока бутылка осталась!
    - Молоко не трогать, - строго предупредил командир. - В нём мы будем вымачивать крапиву...
    Дураки опять приуныли.
    - А с чесноком что делать? - осторожно спросил второй дурак, покопавшись в рюкзаке.
    - Посадим, - решил командир.
    - За что?! - испугались дураки.
    - А вон за ту ёлку... Будет, что осенью есть.
    - Так мы здесь до осени?
    - Кое кто, может, и навсегда, - уточнил командир. - А теперь, полезайте в палатку - спать, пока крапива не вырастет...
    
    - А у меня ноги замёрзли, - жалобно сказал кто-то уже в палатке.
    - Надень вторые плавки.
    - А может, лучше носки?
    - Я сказал, плавки: в них наша сила, - сонным голосом объяснил командир (бывший сталевар)...
    
    Наступила осень. Давно завяли и крапива и лопухи. А команда дураков всё ещё спала... Наконец, командир проснулся (как всегда, первым), вылез из палатки, огляделся вокруг и задумчиво произнёс:
    - Не хотел я... Но придётся, видно, на завтрак фарш из яиц делать.
    - Пошто?! - завопила разом очнувшаяся команда.
    - А потому, что дураки...

    Сидит на вершине самой высокой уральской скалы ворон... и вопит во всё своё воронье горло... Подлетает к нему ястреб:
    - Ты чего разоряешься? У всей округи от тебя и так уже уши заложило... Вот сейчас как долбану... - мечтательно, - и съем.
    - Ну ты, брат, совсем оборзел, - даже не возмутился, а удивился ворон. - Да меня из птиц один только беркут задолбать и может...
    - Так где ж его тут взять? - опечалился ястреб.
    - Вот то-то и оно, - усмехнулся ворон... и давай орать пуще прежнего.

- 2 -

    Ходит по самому урезу воды большая гордая птица (то ли кривошей, то ли горбонос, толи длиннохудоног)... ходит и громко так, чётко, неспеша во все стороны вещает:
    - Чу-вак... чу-вак... чу-вак...
    А из под кустов, камней и прочих земляных неровностей ей другие - мелкие птицы (ну там, обалдени, мутотени, да дурнотени разные) отвечают:
    - Сама-дура... сама-дура!

- 3 -

    Середина июня. Кольский п-ов. Собрались местные комары на свой Большой курултай, и говорит им Главный:
    - Совсем нынче жить на севере Российском, плохо стало - людей нет, зверя нет, тепло один только месяц, да и то, не каждый год бывает. Пора, братцы, и нам перестраиваться, пока не вымерли совсем.
    - Это как?
    - А так... Отправляться на юг - в Москву. Там столица, цивилизация, людей 12 миллионов. И каких людей! Тут тебе и китайцы, и чеченцы... да и свои, русские не чета здешним - полнокровные, откормленные...
    - Да... хорошо! Только вот, долетим ли?
    - А зачем лететь? Что мы, совсем дикие? На поезде поедем. А на остановках местным населением питаться станем... Это, в смысле, кто на товарном. А на скором так и пассажиров кушать можно.

- 4 -

    -- Слышь, мужик, ты где такими сапогами хорошими разжился?
    -- Так в войну ещё с эсэсовца снял.
    - А сидят ну прям как на тебя пошитые.
    - Ещё бы... я ж того эсэсовца специально выбирал - какого стрелять. Вот Васька, приятель мой, всех мочил без разбора... так до сих пор без сапог и ходит.

- 5 -

    Сидят на берегу великой реки Амура суровые местные тигры, а мимо две байдарки проплывают.
    - Эй, откуда путь держите?
    - Из Питера, однако.
    - И всё по воде?
    - Так на самолёт денег нет.
    - А давно идёте?
    - Недавно лет 20 было.
    - И сколько ж ещё идти собираетесь?
    - Да покуда не сдохнем.
    - Ну, тогда вам, пожалуй, и впрямь, недолго осталось, - утешили путешественников мудрые тигры.
    - Это уж как Бог даст... - донеслось в ответ.

- 6 -

    - Скажите, пожалуйста, мы правильно идём?
    - Это смотря куда вам надо.
    - А куда подальше.
    - Ну, тогда верно.

- 7 -

    - Здравствуйте. Скажите, здесь мамонт мой не проходил? Ну, знаете, шерстистый такой, с хоботом. У него ещё на ошейнике "Илья Ефремов" выгравировано.
    - Илья Ефремов - это вы?
    - Да нет же... Говорю, мамонт.
    - А-а... Нет, такого не проходило. Пара коров только пролетала. Топор мой унесли. Ну, скажите, зачем он им сдался?
    - Да это сосед мой, Федотов Иван, породу новую выводит.

    Вылезли Виктор с Костей из очередного болота, глянь, уже деревня. А там и бабка на завалинке сидит, сразу видно, из тех, кому всё знать надобно, до всего есть дело:
    "Вы куда идёте? В Верёхново? Так автобус оттудова только с утра будет. Раньше и вечером ходил. Да медведь у нас уж больно баловник оказался. Поначалу, повадился баб на болоте пугать. Как выйдет, те - врассыпную. А он ещё им вслед, паразит, как свистнет, а бывало, и пнём запустит. Потом, разохотился, аккурат, к вечернему автобусу в деревню стал приходить: ожидающим плюх навыдаёт (по троим зараз) и не спеша, довольный обратно к себе в лес. А последний раз, до того обнаглел, что в сам автобус полез. Ну, водитель с перепугу на газ и надавил, да так, что с тех пор ни его, ни автобуса, ни медведя того уж третий год найти не могут.
    В запрошлом годе у нас, правда, новый медведь объявился. Так и его туристы, вроде вас, извели. Поставили они палатку возле деревни у реки. А ночью к ним медведь и заявился - уж больно громко храпели. Стал принюхиваться... Вот тут-то баба ихняя проснись и завизжи... да так, что во всей округе, километров на пять, собаки взлаили, а медведь с перепугу по палатке пронёсся и дальше ходу. Только по пути его, бедолагу, угораздило ещё в темноте на мужика пьяного наступить, что, до дому не дойдя, на дороге валялся (спал, значит). Тот своего мату добавил. Ну, медведь, и вовсе, ошалел, - что твой паровоз, пыхтит, не разбирая уже: река - не река, деревня - не деревня, заборы - не заборы. И такое началось... собаки уже не лают - воют, скотина мычит, петухи голосят, мужики спросонья ничего не понимают - только ругаются...
    Так тот год у нас и запомнили, как год Великого Переполоха. Мужики до сих пор, его вспоминая, вздрагивают. А медведя опять и след простыл. Так уж, видно, без "хозяина" нам жить и досталось".

В СЕЛЬСКОМ АВТОБУСЕ

    Две бабуси на заднем сидении сидят, разговаривают:
    - И куда только мир катится? Озверение уже не токмо людей, но саму природу постигать начинает. Намедни, вон, внучка ко мне в одном сапоге с городу приехала. На нашем вокзале, оказывается, собаки с сонных пассажиров обувь стаскивают, а потом выкуп колбасой требуют. А у моей, сердечной, только бычки в томате. Так они, злыдни, бычков вместе с банкой сожрали, а голенищем от ейного сапога и закусили.
    - Это что. Я третьего дня суп варить взялась. Так чтоб ты думала? Мыши от запаха его до того одурели, что прям все в кастрюлю и попрыгали, да там и варились. Я уж выбросить тот суп хотела, а тут, как раз, Ванька с лесу пришел, да разом всё и съел.
    - А на прошлой неделе? Выхожу я из дому и вижу: лиса за последними нашими курями гоняется. Кури-то от ей на дерево - они уж давно от жизни такой летать научились - а лиса, зубы оскалив, ходом ко мне... да хорошо кот Васька ей раньше попался. С ним и убёгла.
    - Так чего далеко ходить? Я как сегодня в Ратьково ехала, так смотрим: ворона поперёк дороги, подбоченясь, стоит, и автобус вперёд не пускает... Ладно ещё народ у нас привычный ко всему, решительный: разом все повыскочили, вороне той накостыляли, в канаву башкой запихали - и каркнуть не успела, - да дальше и поехали...
    
    Рыбаки, что ко мне поближе, про то же:
    - Ты б, Петька, прежде чем советы давать, если не на себе, то хотя бы на собаке своей их пробовал. Я в прошлые выходные сюда же с ночевкой поехал, ну, как ты говорил, от мошки подсолнечным маслом и намазался. Кусаться она, и правда, перестала, да только с того, что на мне таким толстым слоем налипла - змее не прокусить... В таком виде и уснул.
    Проснулся... темно, ничего не видно - костёр уж догорел, еле угли мерцают - только чувствую, кто-то на меня здоровую мохнатую лапу поставил и языком, словно тёркой, лижет... да не просто, абы как, а тщательно так, со смаком... "И чего только, - думаю, - не привидится", - повернулся на другой бок, да и снова заснул... А как утром окончательно глаза протёр, смотрю: на лице не то что масла, а и бриться не надо...
    
    "И я, помню, заночевал как-то в лесу, палатку поставил... а ночью слышу: у костра шебуршит кто-то. Стрельнул для острастки: вроде всё затихло, - а потом опять... И что, думаю, за зверь наглый пошел? До утра стрелял. Все патроны извёл... А как рассвело, смотрю: мужик какой-то вокруг поляны бегает.
    - Ты чё? - говорю.
    - Да вот, чтоб не попало... Заблудился я, вижу: костерок, - обрадовался, вышел, присел - погреться; как вдруг откуда-то как жахнет, и котелок рядом со мной продырявило... Я - бежать. Только, куда? В лесу холодно, темно - далеко не уйдёшь. Помаялся я, помаялся, да снова к огоньку и вышел. Только пристроился - опять стреляют. Так всю ночь и бегаю...", - пытается встрясть в разговор недавно зашедший охотник с трёхстволкой и большим рюкзаком.
    
    "Это ладно... - машет рукой его приятель. Я как-то тоже на манер того мужика к чужому костру в сумерках уже вышел. Смотрю: там пятеро стоймя к стволам деревьев привязаны, а шестой в огонь, что аккурат под ними горит, дрова подкладывает... Ну, думаю, всё: либо в рассудке повредился, либо на сборище людоедское попал. А тот - шестой - оборачивается, да приветливо так мне машет. Чего делать? Пришлось подойти. Прикидываю, на худой конец, может тоже за людоеда сойду? А он:
    - Извиняй, мужик, сами приплутали. Палатки там и прочего чего нет, земля, сам видишь - мократень одна, а спать ужасть как хочется. Вот мы таким манером и устроились. Хочешь, и тебя привяжу? Верёвка ещё осталась.
    - Нет уж, - отвечаю, - лучше я вас.
    А людоед этот вроде как даже и обрадовался:
    - Ну, мужик, спасибо... Только ты покрепче привязывай.
    - Это всенепременно... Слушай, а чего вон у того - второго слева - кляп в рот вставлен?
    - Да храпит больно громко... А ты то ж не стесняйся: как разморит, так буди кого ни то, а сам на его место...
    Ну, я и ему поскорей кляп всунул, до света у костра перемогся - и ходу. А то, кто их знает: может, они только с вечера сытые, а к утру аппетит-то и проснётся".
    
    Но их никто не слушает, благо рыбаки добрались до своей излюбленной темы: что на что ловится.
    - Не-е... ерунда это всё, - подытоживает наконец один из них. - Вот, к моему соседу как-то знакомый из городу приехал. Ну, и упросил тот меня энтого знакомого на рыбалку с собой взять. Забрались мы на дальнее озеро - к нему я только один дорогу и знаю - ловили-ловили, чего только не перепробовали - не берёт, стерва, хоть ты сдохни.
    "Ладно, - говорю, - утро вечера мудренее. Будем ужин готовить". Ну, знакомый тот из мешка свово всё какие-то пакетики, да брикетики достаёт, а я - картошку с салом... Посмотрел он, посмотрел, да ко мне и пристроился. А после спрашивает, что, мол, ему со своим-то добром делать. "Да брось ты его, - говорю, - от греха, в озеро это поганое"...
    Утром же мы как встали, да удочки размотали, смотрим: рыбы возле берега плавает немерянно, и вся кверху брюхом... С тех пор мне как рыба нужна, я и сетки не беру - только сачок побольше, да один из брикетиков. Их мне городской тот знакомый много оставил, да в следующий раз обещал ещё привезти...
    
    "А я на рыбалку с баяном хожу, - снова встревает в разговор охотник. - В Городке нашем Дома Культуры директор раньше замечательно на нём играл, а как уезжал - мне оставил... Прихожу я, значит, на берег речки, сажусь и тоже играю. Рыба-то у нас ещё прежним директором к музыке приучена. Глядишь, какая заслушается, подплывёт поближе, да голову из воды и высунет, чтоб лучше слышать, значит. Тут уж не зевай: бей, чем ни есть по той башке, да вытаскивай. Только одна сложность: играть при том нельзя прекращать"...
    
    "Подумаешь, - опять пренебрежительно машет рукой его приятель. - Вот у меня друг - тот на зимний лов с контрабасом ходит... Верней, футляром от него. Потому как, говорит, в него и рыба достойная входит (такая, что и мордой в лунку спервоначалу непролазит; а меньше, так и ловить не стоит), и самому можно от ветра или там снега укрыться, если занепогодит. А в позапрошлом феврале, когда их льдину от основного массива оторвало, да в открытую Ладогу понесло, так Арсений (тот, что друг мой), и вовсе, контрабас свой - в смысле, футляр - разложил, забрался в него вместе со всеми вещами своими, да ещё одним приятелем, и обратно преспокойно переплыл. А потом и остальных долго ещё перевозил: не за так, конечно - за улов (так что, опять же, вместить всю эту рыбу только контрабас его и смог).
    А кто мало наловил, тех Арсений не брал. Один из таких даже машину, а потом и жену ему предлагал. Так Арсений ему в ответ:
    - Нет уж, кто на Ладоге весной не способен настоящей рыбы наловить - тех надо изничтожать, как класс. Машина у тебя, наверняка, старая: на новых никто сюда не ездит, а если и ездит, так таких, тем более, убивать надо. От жены же и своей не знаю куда деваться. На кой мне вторая?
    Тут мужик тот, даром что безрыбный, а может с полного уж отчаяния, быстро сообразил и кричит:
    - Так, давай, я твою уведу!
    Подумал Арсений:
    - А-и, чёрт с тобой, изменю уж раз своим принципам, перевезу... - и с тех пор зажил, и вовсе уж, в своё удовольствие.
    На рыбалку теперь ещё и с примусом ходит. И как что попадётся: сразу на сковородку, которая уже на огне и с маслом стоит, кидает. Бывают, правда, говорит, которые обратно на лёд соскакивают и в лунку юркнуть пытаются. Так он тех той же сковородкой и глушит. Иногда, конечно, лёд от того проламывается, и всех опять в открытую воду унести норовит. Ну так, а контрабас на что? И опять же всё меньше плохих рыбаков на Ладоге остаётся".
    
    Рыбаки возмущенные, наконец, обратили на рассказчиков непрошеных дружно взоры... Но тут задняя дверь в автобусе начала отваливаться, и все переключились на её удержание (потому как холодно так-то, да и водитель громко объявил, что ежели, мол, эти ..., по недоразумнию называемые пассажирами, ему дверь потеряют, то он их дальше ни в жисть не повезёт, даже если и самому тут, с ними вместе, сдохнуть придётся). Естественно, народ и здесь стал вспоминать всякие подходящие к случаю истории.
    
    - Ехали мы как-то в Сибирь, зимой, в общем вагоне. Так тоже половины стекол не было... Но не мерзли, однако, потому как сплочённо народ стоял, плечом к плечу (за исключением тех, кто сидел на первых и вторых полках... а отдельные - на третьих -так даже лежали... впрочем, потому лишь, что сидеть там было невозможно - слишком к потолку близко)... Вот только до туалета добраться никакой не было возможности: как встал, так и стоишь - кто сутки, кто трое, а кто и больше, пока до места не доедешь... а там через это самое окно выбитое и вылазь... Впрочем, оно тоже по-своему и к лучшему... потому как кто до туалета того добирался (близко, к примеру, стоял или через крышу) - так там и пропадал... поскольку, как после выяснилось, в нём пола не было.
    
    - А мы, помню, шпиёна немецкого, только что изловленного, на самолёте из Мурманска в Москву везли... Так он тоже до того добрыкался, что пол в салоне проломил; обругал, напоследок, страну нашу, в целом, и воздушные её силы, в частности, за то что на такой технике летают; да вниз и провалился... Ушёл, одним словом, от разбирательства справедливого и возмездия.
    
    Так, за разговорами, незаметно автобус до конечной своей остановки, что возле станции железнодорожной, и доехал. И все, толкаясь, спешат из него выходить.