© Владимир Сибирцев - http:\\www.vs1969r.narod.ru - vs1969r@mail.ru

* * * ДЕРЕВЕНСКИЕ БЫЛИ И НЕБЫЛИ * * * Сборник Рассказов

# Деревенская история   # Зверюга   # Думы Тузика   # Федотовы истории   # Плохая примета   # Сенная история   # Крыша

# За землю Отчую   # Божья кара   # Святочная история   # Как крысы картошку таскали   # Жизнь медвежья   # Случай на рыбалке

ДЕРЕВЕНСКАЯ ИСТОРИЯ

    - И что ты всё болтаешься по лесу без дела? В отпуске он. Охотится, видите ли. Да тебе со своим ружом и ворон в огороде спужать не под силу. А что Красавица наша неделю уже домой без молока приходит, так то ему и вовсе пустое...
    - Резать её, значит, надо, - рассудительно заметил Иван, подвигая к себе миску со щами.
    - Да не её, дурень, резать надо - а того, кто молоко у коровы нашей выдаивает!
    - Ладно, пригляжу я за ней, - вздохнул Иван, покосившись на разбушевавшуюся супругу.
    
    Прошло три дня... А на четвёртый, в полдень, выйдя из дома, Клава выронила ведро, глядя как во двор медленно входят: Красавица - на негнущихся ногах, дрожащая, всё время непроизвольно вскидывающая голову от пережитого ужаса - и Иван, несущий в одной руке своё неизменное ружьё, образца 1907 года, а в другой, через плечо, чье-то туловище...
    - Ахти! Учи дурака богу молиться... Подстрелил вора... Теперь уж точно корову резать придётся.
    - А ну вас, баб. Что ни сделай - всё не так, - Иван махнул рукой и пошел обратно...
    
    - Сколько я за ней ходил, за злыдней этой, - рассказывал Иван другу - Семену, сидя у него за столом и наливая очередной стакан, - но всё же углядел. Как в речку она входит, так с полным выменем, а оттуда - пустая. Подобрался я на следующий день поближе. Смотрю, опять заходит - ну, знаешь, где поглубже, за запанью... Стоит смирно, воду не пьёт - будто ждёт чего-то. Потом, совсем рядом, харя - здоровая такая, усатая - из реки высовывается. Ну думаю, не иначе, водяной на нашу корову глаз положил. Присмотрелся, однако - сом! Поднырнул под неё, присосался. А та и довольна. Только что не лыбится, стерва... И такая меня, понимаешь, тут злоба взяла. То она всё от быка за козлом Матрёниным бегала. А теперь и того чище. Удумала. Чтоб и ей до дому с молоком не тащиться, и этому обжоре, - Иван ткнул пальцем в лежащий перед ним на тарелке кусок сома - удовольствие... Ладно же, говорю, будет вам сейчас и от меня гостинец. Ну, из ружья и вдарил. Сом-то, вишь, пуда на два оказался - и выпить есть с чего, и закусить. А Клавка: "Пошто корову спортил?". Да она и была порченная...
    - И не говори, - поддакнул Семен, тоже наливая себе, вдругоять. - И народ, и зверьё нынче порченные пошли. Вон, Федька Пахомов, в колодец наш щуку запустил. Пусть, говорит, растет. А кормить - не кормит. Так она, с голоду, совсем озверела - к колодцу не подойти. Мне, вон, и то, - Семен поднял раскрытую ладонь, - полпальца отхватила.
    - До того, значит, уже дошло?! - возмутился Иван. - Ну ничё... мы эту нечисть повыведем.
    Подняв с пола ружьё, он, не целясь, через открытое окно выстрелил по пробегавшей мимо собаке. Та, не оглядываясь, припустила ещё быстрее.
    - А её-то за что? - удивился Семен.
    - А кто прошлым летом овец на дальний выгон загнал? Меня неделю Клавка домой не пускала, пока я их искал.
    - Это когда вы с Федькой за пять дней ящик спирта на двоих оприходовали?
    - Иначе и не найдёшь. От него в голове прояснение наступает. А Клавка...
    - Да брось ты свою Клавку! Мы нечисть идём бить или нет? - Семен вернулся из-за печки уже с ухватом.
    - А как же, - кивнул Иван, перезаряжая ружьё...
    
    И, завидя, как сии герои, покачиваясь, бредут по дороге, вся окрестная нечисть, а также те, кто по тем или иным причинам считал себя могущим быть к ней причисленным (каковых была, почитай, вся деревня), спешили спрятаться, кто куда.

ЗВЕРЮГА

    К вечеру дорога подвела Корнея к высокой открытой сопке, где над небольшим, но удивительно красивым - гладким, изумрудно-зелёным, словно овеянным тишиной в лучах заходящего солнца - озером виднелось несколько домов.
    - Большие Зверюги, - прочитал Корней название деревни.
    На улице ни души, собак и тех не слышно. И на озере - ни ребятишек, ни лодок с рыбаками, хоть вечера для рыбалки лучше не придумаешь...
    - Что-то тут не так. Посплю-ка я сегодня на свежем воздухе...
    Ночь обещала быть ясной и теплой. Корней по грудь в густой сочно пахнущей, отходя после дневного зноя, траве спустился к берегу (куда от деревни не вело ни единого следа), развёл костёр из сухих лозин, что стояли тут же рядом, повесил над огнем котелок и улегся рядом.
    Ни единой морщинки от дуновения ветерка или всплеска рыбы, по-прежнему, не было видно на тёмной зеркальной глади раскинувшегося перед ним озера...
    
    - Не след тут рассиживаться, а уж в ночь на полнолуние и подавно, - неожиданно раздался сзади звучный раскатистый голос.
    - Подумаешь, полнолуние...
    - Пойдем, пойдем, мил человек, в избе догово'рим.
    Вспомнив название деревни, Корней хмыкнул, нехотя собрался и последовал за незнакомцем обратно в гору...
    
    После ужина (состоявшего из одной картошки с луком) настроение у него не улучшилось. А тут ещё чей-то голодный тоскливо-злобный вой, донёсшийся словно бы совсем рядом из наступившей уже темноты за окном.
    - Эт-то ещё что?
    - Да, рыба наша. Как полная луна, так и воет. Всю ночь напролет спать не даёт.
    - Хороша рыба. Белуга что ли? (Корней не очень разбирался в рыбах, но выражение: "выть, как белуга": - откуда-то помнил).
    - Не знаю как по-вашему, может и белуга, - пожал плечами Федот (так, как выяснилось в ходе ужина, звали хозяина), - а по-нашему так - зверюга.
    - Большая? - съязвил Корней.
    - Кому как... - и Федот задумчиво покачал головой. - Раньше-то, вроде и не очень... да и характером помягче были. Ну там собаку стащат, али мужику пару пальцев откусят. Баб и мальцов-то мы всё одно к воде не пускали.
    Я так даже рыбачил, - Федот выволок из под лавки что-то, напоминавшее тракторную лебедку с намотанным на неё ржавым стальным тросом в палец толщиной и двойным кованным крюком на конце. - Возьмёшь, бывало, кошку (на курей по первости тоже хорошо шло, да хозяева их, курей тоисть, возражать стали, а кошка - она и есть кошка), пойдешь на обрыв, закрепишь, значит, снасть эту покрепче, насадишь, закинешь и ждёшь - пока кто схватит. А дальше, знай, тяни. Она рычит, упирается, а ты тянешь... А как вытянешь, тут напарник её ломом по башке - и готово дело.
    Но вот года два назад забрел к нам из города вроде тебя умник. Узнал как, да что и говорит, мол, чего вы все мучаетесь. Они там у себя в инхтитуте гадость какую-то сварили, а на ком попробовать и не знают. Дрянь же та, будучи в воду вылита, кого хошь вытравит, а через годик - хоть пей ту воду, хоть купайся сколько влезет...
    Мы подумали: ладно, говорим, пробуй... Ну, умник этот, быстренько в город свой съездил, привёз аж цельну бочку той гадости, и как вылил в озеро, так и стала в ём какая есть живность кверху пузом всплывать... Да не вся, видать.
    Подождали мы год, как условленно, а потом стали понемногу к бережку ходить. Неделю ходим, другую. А на третью баба меня просит белье помочь донести - постирать, значит. Ну, чё ж не помочь... Баба моя, стирает. Я рядом на камне сижу. И тут из камыша вылезает: башка, - Федот оглянулся в поисках сравнения, - с полпечки, зубы, что ножи столовые... Хорошо у Дарьи глас, что труба Ерихонская, да я ещё ей, зверюге этой, по харе сапогом съездил. У меня сызмальства привычка - без сапог на озеро не ходить. В общем, вынесло нас из воды, как уж не помню, и наверх к дому. А сзади слышу: "Погоди, ещё встретимся".
    Ну, понятное дело, после того к озеру все опять ходить перестали. Тем паче, что зверюга та вскорости - толи с тоски, толи с голоду - в нём вот так вот ещё и выть начала. А как дождливая ночь, так и вовсе из воды выползает - и в деревню: овец, да коз таскать, - а там, глядишь, и за коров примется, а после и в избы ломиться начнёт...
    - А из ружья коли? - поинтересовался Корней.
    - Какое... Из её чешуи можно для плуга лемеха делать.
    - Ну тогда... - задумался Корней. - Читал я как-то... Есть у вас какая-нибудь шкура овечья или козлиная старая?
    Федот почесал в затылке:
    - Да, пожалуй, найдётся...
    - Тогда, завтра с утра истопи печку. В горшок глиняный насыпь из неё углей погорячей, закрой сверху, но не слишком плотно. Потом, набьем шкуру соломой сухой, поставим внутрь тот горшок и снесем к озеру...
    - И что будет?
    - Там увидишь. Терять-то уж вам, по-моему, всё равно нечего.
    - Терять - оно всегда есть чего, - философски заметил Федот... Однако утром сделал всё, как просил Корней...
    
    Установив чучело на берегу у самого уреза воды и подперев, чтобы не опрокинулось, они отошли подальше и, усевшись в густой траве, стали наблюдать.
    Прошел час, другой. Наконец, Федот не вытерпел и, подняв с земли здоровенную дубину, в сердцах запустил ею в озеро. И тут же, словно только того и дожидавшись, из воды вытекло чье-то стремительное, переливающееся на солнце всеми цветами радуги тело, заглотило наживку и скрылось обратно в озере.
    Немного погодя, дотоле спокойная гладь его вскипела волнами. Всё тоже огромное чешуйчатое тело выпрыгнуло метров на пять вверх и, с какой-то даже грацией перекувырнувшись через голову, плюхнулось снова в воду, подняв тучу брызг. Повторив прыжок раз, другой, третий, оно раскрыло пасть, выдохнуло сноп огня и закачалось на поверхности, вперив немигающий взгляд в незадачливых рыбаков, которые, забыв обо всем, вскочив на ноги и подбежав почти к самой воде, наблюдали чудо-представление...
    
    - Да это ж не рыба, а целый трицератопс водоплавающий, - восхищённо произнес наконец Корней.
    - Не знаю как по-вашему, а по-нашему так - зверюга, - упрямо повторил Федот.
    - Сами вы звери, - всё ещё тяжело дыша, проскрежетало чудище.
    - А ты водичкой запей - сразу полегчает, - заверил Корней.
    - Молчали бы уж, браконьеры недоделанные, отравители. Козы им жалко раз в неделю. Управы на вас нет, так видно самой сожрать придётся. А тебя, - чудище сверкнуло глазами в сторону Федота, - в первую очередь. Помню я твой сапог. Хоть бы вымыл сперва, прежде чем в морду совать... И овец, сама видела, по ночам крал, а потом на меня сказывал.
    - Это я крал?!. Да хошь бы и крал!!. - возопил Федот, нагибаясь в поисках другой дубины, так что Корнею пришлось повиснуть у него на руке, чтобы не допустить полного уж смертоубийства. - Всё! Завтра же! Съезжаю!! Сил моих больше нет!!!
    - Да погоди ты, чудак-человек. Вы же с этой зверюги можете так зажить!.. Она же вам всю округу...
    - Живьём сожрёт. Потому и надо съезжать, пока не поздно...
    - Да не сожрёт, а озолотит, если с умом. Мы её разрекламируем, туристов привозить станем - за плату, конечно - а там и радио с телевиденьем подключим... Она ж у нас и говорить и петь, небось, и цирк на воде: ни за что бы не поверил, коли бы сам не увидел... И ей хорошо: тут тебе и уважение, и внимание, и еда каждый день. Зимой даже подогревать озеро можно будет...
    - Только ты сначала подальше отойди, а потом и разговоры разводи, - спокойней уже заметил Федот. - А то до всех твоих прелестей ещё вон как далеко, а она рядом - голодная...
    - Да ладно, - мотнуло хвостом чудище, - с понимающим человеком - не вам чета, сразу видно - отчего и не договориться. А ты, - и оно снова сверкнуло глазами в сторону Федота - всё одно, лучше мне не попадайся...

ДУМЫ ТУЗИКА     (в соавт. со Станиславом Сибирцевым)

    В далёкой деревне жил рыжий маленький Тузик. Как он сюда попал, и кто его родители, Тузик и сам не знал. Это была умная и верная, но очень задумчивая собачка. А как иначе? Одни его не замечали, другие не понимали, третьи пытались пнуть ногой или стукнуть какой ни то палкой. А за что, спрашивается? Ведь, он только исправно нёс свою службу, защищая хозяйский дом, за скромную еду и ужасно холодный сарай, куда его постоянно запирали. Попробовали бы они пнуть соседского огромного лохматого Шарика. Впрочем, того и пинать не требовалось. Главное, не наступить в потьмах на крыльце, а то, и впрямь, ногу откусит.
    Раньше Тузика пускали ночевать в дом. Но он никак не мог примириться с толстой белой кошкой, которая жила в этом же доме и всё время норовила улечься в постель хозяйки, а когда Тузик, полный справедливого негодования прогонял её, потянувшись, неспеша шла пить молоко (которого бедной собачке вовсе не давали), нагло кося при том на Тузика одним глазом: мол, смотри кто тут есть я, а кто ты. Кроме того, поскольку Тузик, как уже говорилось, был совсем маленьким, то слышал любой шорох и чуял приближение не только чужого человека, а и мышки под полом... и начинал лаять... хоть и сам понимал, что нельзя поднимать переполох по каждой ерунде... но ничего поделать с собой не мог.
    Так и жил теперь, бедняга, в тёмном сарае; через маленькую щёлочку, по-прежнему, видя всё, что происходит вокруг и всё также продолжая лаять и выть во всё горло, угрожая и предупреждая хозяев, когда в дом пытались проникнуть, по его мнению, без спроса (тем паче, что приходил народ всё больше с пустыми руками, а уносил то молоко, то лук, то морковку... а однажды, из хозяйской бани так даже мочалку пытались утащить - правда, как потом выяснилось, ту мочалку они с собой и принесли).
    Особенно плохо Тузику было зимой. И ночью, в самую стужу, когда трещали морозы и завывала вьюга, он тоже начинал выть: сначала, тихонько, а потом, когда от жалости к себе и обиды на других, от тоски и одиночества, на глаза наворачивались слёзы, всё громче и громче... Да так, что однажды вслед за ним, завыли в деревне все собаки... И даже волки, услышав такой им знакомый древний призыв, пришли к домам и также завыли, жалуясь друг другу на свою нелёгкую жизнь. Деревня проснулась. Бабы начали ругаться, мужики - палить из ружей. А вой всё летел и летел к равнодушному, холодному, ночному, зимнему небу... пока вместе с ним не отлетела и душа бедного, маленького, преданного Тузика.

ФЕДОТОВЫ ИСТОРИИ

    Приехал как-то Корней в очередной раз в гости к другу своему Федоту:
    - А где ж супруга-то твоя достойная?
    - Да уж недавно сорок дён праздновали, как скончалась.
    - Это как же? - удивился Корней.
    - Как, как... Как всегда. С дурости своей, - проворчал Федот. - Помнишь, ещё в прошлый свой приезд, когда чинил у нас стиральную машину, ты говорил, что, мол, заизолировать её получше бы надо, чтоб кого-нибудь током не убило. Ну а мне недосуг. Сам знаешь, то то по хозяйству, то сё... В общем, наказал я Клавке, чтоб, когда стирает, от греха, сапоги резиновые надевала, мои краги мотоциклетные, да шлем. И всё бы ничего, так она, дура, в том же наряде корову доить направилась. А скотина - она, понятное дело, у нас к такому не приучена. Вот, когда зашла Клавка в виде оном в сарай, и началось - такое представление, что хоть святых выноси: поросёнок визжит, как резанный (его, и правда, потом резать пришлось, потому как поно'сил с того дня не переставая), куры летают, овцы поначалу со страха в угол забились, а потом как понесутся - чуть весь сарай не разворотили. Ну и кормилица наша с того то ж ошалела, да Клавке промеж глаз копытом и заехала.
    - Так и убила? - ахнул Корней.
    - Да нет, - Федот досадливо поморщился. - Я ж говорю, шлем на ей был. А вот ум последний отшибло. С тех пор Клавка, как стирать, на голову за место шлема - подойник, а на ноги - тапочки надевает. Машина же, как ты и говорил, и в правду её елехтричеством бить начала.
    - А Клавка?
    - А Клавка чё? Отлетит к стенке, полежит, очухается, выругается покрепче (у неё после коровы одно только это хорошо получаться и стало), да снова за дело. А последний раз не очухалась... Одни тапочки обгорелые остались. Вон, на стенке висят...
    
    - Да... Ну дела... А что там за дом полуразваленный на пригорке стоит? В прошлый мой наезд, вроде, целый был.
    - Так клуб бывший. Съехались в него прошлой зимой главы администраций местных - поговорить вдали от глаз посторонних, попраздновать. Да за празднованием один из четырёх плафонов, что на потолке в главном зале, и разбили.
    - Что делать? - думают.
    А тут один и предложи:
    - Давайте, мол, и остальные разобьём, чтоб не так заметно было.
    Разбили... Всё одно, как-то неубедительно.
    - Может, ещё стёкла снаружи побить, чтоб на хулиганов подумали?
    Вышли на улицу, разобрали поленицу и ну соревноваться - кто метче попадёт. Дальше - больше: народ в азарт вошёл... так что скоро от дома почти ничего и не осталось.
    
    - И что за народ пошёл!
    - Да куда там, - в сердцах, Федот махнул рукой. - Слаб против прежнего, как есть слаб. Вот, был у нас в соседней деревне (дед мне рассказывал, он-то помнил, когда она ещё непустой была), мужик один, Степаном звали - знаменитый на всю волость охотник.
    Шёл он как-то на лыжах аж из соседней волости, и догоняет его на санях купец знакомый:
    - Садись, - говорит, - подвезу.
    - Благодарствую, - отвечает Степан, - сам управлюсь.
    И точно, как доехал купец до той деревни, проезжает мимо избы Степановой - глянь, а хозяин уже дома. Лошади же у того купца тоже знаменитые были - на сто верст округ не сыскать резвей. Нигде в пути он не мешкал. Вот и удивился:
    - Что за чудо, - спрашивает, - как ты раньше меня тут оказался?
    - Да, вот, - говорит Степан, - по дороге шатуна-медведя встретил. Ну, разобрался с ним, благо нож-то завсегда при себе, сам знаешь. Стал шкуру снимать. А тут кто-то на загривок мне как прыгнет!.. Как дома очутился, сам не помню. Только в избе ватник скинул. А с него белка - скок, на меня злобно зацокала, да и за дверь...
    Потом как-то попросил тот купец Степана помочь ему "зайца длинноногого" (лося) добыть. Просыпается среди ночи - за воротами стук, крик. Схватил ружьё. Открыл ворота... А там Степан сохатого палкой охаживает:
    - Принимай, - говорит.
    Удивился опять купец... а Степан в ответ:
    - Что ж я, мол, его на себе из леса тащить буду?
    Лось же до того погоней замучен, что только хрипит, да башкой трясёт.
    ... А как напивался Степан, хватал оглоблю (она у него завсегда на такой случай возле сарая стояла) и бежал по деревне с криком:
    - Мол, живёте, бездельники, в дикости! Ну, ничё, я вам мышление-то переломаю! Так, почитай, за долгую-то жизнь всей деревне его и попереломал.
    
    ... А на следующий день пошёл Корней на реку - купаться. Разделся, как положено... даже трусы снял (не мочить же, в самом деле, когда кругом ни души); плавает туда-сюда, наслаждается... Как вдруг рядом наглая такая усатая морда выныривает... А в зубах, что бы вы подумали, держит?
    Корней как глянул, да за то место схватился, где оно самое быть должно, так даже голос потерял:
    - Отдай, - шипит, - гад! Ты что же такой-сякой, растуды-т тебя делаешь?
    А тот... только глазами зловеще сверкнул, хвостом махнул... и только его и видели.
    Вернулся Корней в избу... А там Федот как на него взглянул - стукнул себя по лбу:
    - От, дурень старый! Да ты ж никак на реку ходил? А я тебя за вчерашними разговорами про выдра-то и предупредить забыл, что у нас завёлся.
    - Да что ж это делается?! Да куда ж мужики-то ваши смотрят?!
    - Мужики... Он их у нас в деревне уже половину обкорнал. А другая половина в тайне злорадствует; а сами и к воде подойти боятся.
    - А коровы как же? Я ж сам видел...
    - Не-е, коров он не трогает... А вот бык наш по недогляду как-то в реку зашёл: так рёву было на всю деревню.
    
    ... С тех пор, Корней больше по деревням не ездил. А недостающую часть ему в Москве, в клинике специальной пришили за большу-ущие деньги... Да только, как всё у нас нынче, больше для видимости; а в деле - ох, не та, что раньше.

СЕННАЯ ИСТОРИЯ

    Накосил мужик сена, скрутил по новой технологии в тугой брикет, да и пошел домой - обедать... А тем временем заяц прибежал - по-привычке, сенца нового попробовать - а ни одного кусочка и не оторвать. Подошел барсук - долго стоял, смотрел на заячьи мучения... пока лиса из кустов (Где ожидала, пока заяц на сене отъестся. А то от худого - какой прок?) его не укорила:
    - Что пялишься без толку? Помог бы хоть чем... Вот ведь чурбан бесчувственный!
    Проникся барсук - и давай и впрямь зайцу помогать... Тоже и с лосём произошло... А брикет всё никак не поддаётся... Пока не сбежались на шум звери со всей округи и, в раж войдя, не разодрали и не раскидали это "новотехнологическое безобразие" по всей той самой округе... И одна лишь мышь при том всё пыталась их усовестить:
    - Опомнитесь! Ведь не вы то сено собирали. Нешто мало вам ещё травы зелёной некошенной вокруг? А тебе барсук, да тебе медведь это ж всё и вовсе без пользы. Вот погодите, придёт мужик и задаст вам всем по первое число... И прав ведь будет...
    А тут как раз мужик и идёт. Глянул, что с его сеном приключилось и аж рот от удивления разинул:
    - Это кто ж такой разбой учинил?
    - А вот этот, этот, этот и этот, - лиса ему из кустов подсказывает.
    - Да к чему барсуку с медведем сено-то моё? - усомнился мужик.
    - Вот, вот... слушай ты больше эту беспутную! - возмутились дружно звери. - Мы тут тебе обратно хоть что-нибудь собрать пытаемся... А раскидали всё... мыши!.. Да вон, одна из них до сих пор в сторонке сидит - делает вид, что нипричём... а сама гляди какая толстая... и глаза прячет...
    - И не стыдно тебе?! - возмутился мужик. - Мало травы зелёной вокруг?
    А у мыши от обиды на такую всеобщую несправедливость даже дар речи пропал... Тут мужик как выхватит из-за пояса плётку, да как бросится за мышью оной в погоню (которая, опомнившись, и его пыталась при том усовестить... по-привычке, как всегда и всех вокруг... за что её никто и не любил и при каждом удобном случае норовил если уж не палкой стукнуть или укусить, то хоть ногой пнуть или плюнуть вслед - что, впрочем, только ещё более распаляло мышь в её усилиях проповедческих). А пока они бегали, прочие звери и остатки сена (кому надо) порасхватали, да кто куда и поразбежались. Так что когда мужик вернулся (мышь так и не догнав) и на всё это посмотрел ещё раз, то только плюнул в сердцах... луг весь поджег (чтоб никому больше ничего тут не досталось)... а сам в набег на соседнее селение подался.

ПЛОХАЯ ПРИМЕТА    (в соавт. со Станиславом Сибирцевым)

    Последним увлечением Виктора стала фотография. А поскольку любому делу, коли уж брался за оное, отдавался он всерьёз, то и здесь: вот уже третий год снимал направо и налево всё, что ни попадалось на глаза; и уж конечно, приехав к знакомым в Шанежки (деревня такая на берегу озера Глубокого), не утерпел в первый же день сфотографировать, как хозяйка Семёновна обхаживает свою любимую бурёнушку - давнюю мечту, которую телочкой присмотрела ещё в прошлом году у известной на всю округу мамаши, а по весне, наконец, по большой дружбе в обход многих других желающих приобрела и до сих пор не могла нарадоваться.
    
    - Это что ж ты, злыдень, делаешь!? - обернулась хозяйка на яркую вспышку.
    - Как что? - удивился Виктор. - Помните, я прошлым летом супруга вашего Трофима с его любимым красавцем-петухом заснял, а после фотокарточку вам подарил? Вы на неё всё любовались. Так и сейчас...
    - Карточка, - проворчал Трофим, тоже заходя в хлев. - Не то что её, а и петуха того косточки за огородом давно уж вороны склевали.
    - Это как же? - ещё больше удивился Виктор.
    - А вот так, - продолжила рассказ супруга Семёновна. - Едва с неделю и прошло, как ты в прошлый раз от нас уехал, иду я по двору, а петух наш возьми, да и начни меня клевать. Он у нас, вообще-то, от чужих за место собаки дом охранял, но чтоб на собственных уж и хозяев налетать... Обиделась я, взяла доску и поучила его маленько. И ничего, вроде бы, понял, вразумился... а утром смотрим: под забором лежит, и глаза закачены. Хорошо, после люди добрые объяснили, что это всё с фотографии той твоей - примета плохая.
    - Какая ещё примета!? - начал уже горячиться Виктор. - Совпадение, и только. Я ж вам тогда, помните, портрет и с курицами делал? И ничего, чай...
    - Хорошего, - вновь проворчал Трофим. - Я им самолично бошки пооткрутил. Куда ж они без петуха? Да и примета, всё одно, плохая...
    - А теперь и моя бурёнушка, - всхлипнула Семёновна. - Уж как я её, голубушку, берегла-лелеяла, а как повела к быку Ерёме, так ни в какую. Видно, тебя, изверг, уже тогда почуяла. Ну да что уж теперь... - Утерев слезу, Семёновна отошла к двери, взяла прислонённую там в углу доску неструганную (вполне возможно, что ту же самую, какой петуха вразумляла) и вновь, с ней уже в руках, направилась к корове.
    А та так выразительно при том смотрела на хозяев, что даже Виктору вроде как послышался глухой голос: "А может, не надо? Вы подождите. Молодая я ещё. А бык Ерема такой грубый... Не люб он мне, чтоб так уж сразу. Вот подрасту, а к следующей весне будут вам и телята и молоко"...
    - Нет уж, - ответила Семёновна, - примета - есть примета, - и стукнула бурёнку доской промеж рогов.

КРЫША    (в соавт. со Станиславом Сибирцевым)

    Давно не был Павел в Шондовичах, вот и удивился:
    - Какая у вас деревня стала благолепная: ни галок, что вечно галдят, огороды, да кусты с деревьями обклёвывают, а то и, чуть недосмотри, трубу на избе разворотят; ни воровства, что в последние годы Россию захлестнуло. Вот только дом, что на горе, хороший, добротный, а без крыши, как говорят, уже несколько лет стоит - непорядок.
    - Так с него всё и началось, - оживился дед Матвей (в доме которого остановился Павел). - Купил его вроде тебя - городской, шифером покрыл, для верности сверху ещё какой-то смолой намазал, да и уехал к себе обратно: "Отпуск, мол, у меня кончился". Ну, уехал и уехал... Только, смотрим как-то поутру: вся крыша там галками покрыта, а среди них главный наш разбойник - Федька Лебедев лежит в раскоряку, лицом и руками к листу шифера прижавшись (видно, украсть его хотел, ночью лестницу приставил, залез, схватился, а отлепиться и не может): "Помогите, - хрипит, - за ради бога" (как припёрло, так и Бога вспомнил, шельмец). Стал народ собираться, да думать: как помочь. Он, ведь, хоть и разбойник, а всё ж человек, хрестьянин, да и вообще, какой-никакой, а свой. А у нас, если своему не поможешь, так и сам потом без помощи-то пропадёшь. На крышу, однако, на Федьку глядя', никому больше лезть не восхотелось. Тут Ванька Романов (второй наш разбойник) и предложи, мол: "Давайте по шиферу этому злодейскому камнями кидать, а как лист расколем, так Федька сам и слезет". Народу (особливо парням молодым и дружкам Федькиным) сиё понравилось: некоторые даже с другой стороны забежали, где и Федьки не видно, зато площадь обстрела больше; дружки же Федькины - те всё больше в него самого попадали (похоже, это им как раз больше всего по душе-то и было). В общем, камни градом сыплются, Федька ругается так, что на другом конце деревни слышно, галки то ж кричат, рвутся... да так, что крышу целиком с дома и сорвали. Только по началу, от такого сами растерялись, да на землю и упали. Тут дружки Федькина набежали, чтоб заводиле своему значит помочь, да куда там - лишь сами прилипли. А галки, тем временем, опомнились, подняли опять всю эту сооружению, вместе со всеми кто на ей в небо, да и улетели неведомо куда. Так мы всех бандитов наших и воров разом и лишились.
    - Да слушай ты его больше! - возмутился дед Корней (зашедший как раз к приятелю вроде как за длинными гвоздями). - Камнями в ту крышу, действительно, кидали и поколотили шиферу изрядно, да только не тот, к которому Федька прилип: он-то, ведь, его, почитай, собой прикрывал. Наконец, Федька не выдержал: "Дундуки безрукие! Чёрт с вами, вызывайте милицию. Может, хоть она меня отсюда снимет". Ну, мы и вызвали... Приехал на следующий день лейтенант с нарядом, посмотрел: "Да-а, - говорит. - И кто ж ентот вандализм учинил?". А Федька от долгого сидения на крыше, да ещё с галками за компанию, окончательно на всех, а особливо, дружков своих, обозлился и с крыши-то и хрипит: "Этот, этот, этот и этот"... Тут всех скорым делом повязали, Федьку сняли... Ан, новая загвоздка: вместе с шифера листом, к которому прилип, он в машину не лезет; а оставлять вещественное доказательство или хоть от похитителя неудавшегося отделить лейтенант не дозволяет. Думали, думали...
    - Пока один сержант (сразу видать, опытный) не присоветовал привязать Федьку сзади на верёвке, чтоб он на манер змея воздушного на шифере своём, значит, за газиком планировал, - снова вклинился в разговор дед Матвей.
    - Вот чтоб тебя, еронавт хренов! - напустился на него пуще прежнего дед Корней. - На счёт змею, и правда, кто-то советовал: но оно, чтоб Федьку попужать. А тут как раз бык Лукинский рядом случался. Увидел он Федьку в виде оном, да как заревёт, да с разбегу как вдарит - лист и вдребезги...
    - Тут уж лейтенант взревел почище скота неразумного, - не смог вытерпеть долго дед Матвей, - автомат из под сиденья выхватил: "Всех, - кричит, - порешу ("Повяжу", - это ему сержант подсказывает). А кого не повяжу, так постреляю". И до того это у него убедительно вышло, что бык сам, вслед за Федькой в машину прыгнул и после вместе с остальными злоумышленниками на суде смирно сидел.
    - Не может быть! - поразился Павел.
    - Вот и судья всему тому то ж не поверила. "Требую, - говорит, - следственного ехсперименту". А Федька, в ответ: "Бейте меня, режьте, а на крышу: ни на ту, треклятую, ни на какую другую - больше в жисть не полезу"... Его и били два дня всем отделением; да ещё и дружки, коих он за собой в кутузку-то потащил, помогали... Но всё одно - без толку. Наконец, сам капитан, которому, видать, за долгие годы евонной службы здесь все эти разбойники уже поперёк горла встали, взялся судью уговаривать: "Вы, мол, лично туда слазьте, да во всём опытным своим взором и убедитесь". И убедил! Залезла судья на крышу... да тоже прилипла: "Немедленно, - кричит, - прекратите сиё безобразие, а не то всех засужу!". А капитан ей снизу: "Нет уж, ты сначала осуди, а потом и прекратим"... Так всех и посадили.

ЗА ЗЕМЛЮ ОТЧУЮ

    Прошел как-то по Дёминским Горкам слух, что Аксёновцы на их Озерских покосах вовсю хозяйничают. На покосах тех, окромя Мишки Кривого, никто из Горецких уж лет пятнадцать как не бывал. Однако, всё равно обидно. И решили в Горках поближе к осени в набег пойти, чтоб отбить у захватчиков наглых землю, хоть и дальнюю, а всё же свою - дедами завещанную, внукам обещанную.
    Лето цельное не поля пахали - дружину собирали, да готовили. А как совсем к походу срок подошел, новая загвоздка: Мишка, который и прежде всё больше собственным умом, да хозяйством жить норовил, куда бы то ни было, а особливо на злосчастные те покосы, идти отказывается:
    - Мне, - говорит, - урожай, собирать. И вотще... прошлой зимой я сродников двух из города на озера тамошние водил... День погожий выдался. Разошлись мы кто куда, сидим, рыбачим... Вдруг волков четверка мимо нас по льду - и прямиком к коню... А как я Фугаса лишился (коня так Мишкиного звали, если кто не знает), так больше в сторону мест тех озверелых и смотреть не хочу...
    - Да ты и не смотри. Только нас доведи...
    Долго всей деревней Мишку уговаривали. Наконец, не выдержал он, плюнул и пошел - за сапогами своими дорожными.
    - Только чтоб кормить и поить меня в пути, как следоват. А то знаю я вас. Ещё и у меня на дармовщинку выпрашивать будете.
    - Постыдился бы, кулацкая твоя душа. О Родине, о будущем сынов и дочерей наших подумал...
    Услышав про Родину, Мишка как-то особенно заковыристо выругался и стал снимать сапоги...
    Пришлось, и впрямь, его поить. Да и самим за успех предстоящего дела ратного принять нелишне показалось. В Аксёнове-то, почитай, раз в пять народу поболе будет и здорового, притом, сытого. Не в набег, чай, собирались - урожай растили, сено косили... Как тут без стакана?
    Один агроном волостной - язвенник, едрит его налево - всё сокрушался:
    - Не пейте много - не дойдёте. А и дойдёте, так Аксёновцы вас в виде оном сразу побьют. А и не побьют, так сами дороги обратно не найдёте и всё одно пропадёте...
    - Эт-то кто не найдёт? Эт-то кто пропадёт? Будто я трезвым когда туда хаживал, - возражал кривой проводник.
    - Да и чего идти-то? Мишка сам говорил - полдня. Надо только знать куды.
    - Ну... это как когда. Ежели Хозяин Лесной не восхочет, то и неделю проплутать можно. Так что... провизии этой вы берите побольше, - опять не соглашался Мишка.
    - Какой ещё Хозяин Лесной? Совсем вы от пьянства своего сдурели! - пуще прежнего взъелся агроном.
    - Молчал бы, умник. У самого в огороде за место картошки - репа одна. А туда же... - зашикали на него уже со всех сторон.
    И ушел злопыхатель обратно к себе, репу копать... А дело ратное двигалось своим чередом.
    Через пару дней, аккурат в воскресенье, видя, что мужики дошли уже до такой степени, что скоро начнут собственную деревню крушить, бабы вытолкали дружину за околицу... где та и пропадала в местах только одному Лесному Хозяину ведомых, как и предупреждал Мишка, аж десять ден... Наконец, вои: исхудавшие, изрядно пообтрепавшиеся, но всё ещё полные боевого духа, - объявились в соседнем Ратьково и попытались штурмом взять местный магазин, однако вовремя были перехвачены подоспевшими женами с детьми и водворены по домам.
    
    Где они были всё это время и что делали мужики, сколько их ни пытали, вспомнить так и не смогли:
    - Мишка-то, гад, как протрезвеет чуть, говорит: "Дорогу в виде оном найти никак не могу", - а в одиночку пить тож не желал: "Не по-русски, - мол, - это".
    Тем не менее, на общем собрании постановили считать, что набег удался и Аксёновцы примерно наказаны (благо, второго такого голодного ратного года Горки бы уже просто не выдержали).
    Вот только на Мишку Кривого с тех пор все стали смотреть ещё более косо, подозревая в тайном предательстве. Однако ж его, попробуй, укори - ни струмента какого, ни семян по весне потом ни в жисть не допросишься. Агроному же волостному, как элементу явно вредному и вечно во всём сумлевающемуся, стекла в избе с тех пор его же репой бивали неоднократно...

БОЖЬЯ КАРА    (в соавт. со Станиславом Сибирцевым)

    - Ох, грехи наши тяжкие, времена лихие, - всё вздыхала бабка Дарья, зашедшая под конец уж Крещенской недели к давней своей подруге Нюре скоротать вечерок. - Близится Судный день, близится... Последние нам Господь предупреждения шлёт, а всё не внемлем. Ты нонешнее только лето вспомни. Как приехали к Троице дачники, так и началось.
    Снаперва, електричество чинить им внадобилось. Так Мишка Кривой, уж на что с детства хромал, а как увидел стакан - враз на столб влез. А что на столбе том отродясь електричества не бывало, да и сгнил он совсем - от ветра качается, - то в запале своём Мишка и думать забыл. А как вспомнил, так со столбом вместе и рухнул. И дух вон.
    Не успели мы Мишку похоронить - новая напасть. Колька Зареченский насмотрелся на поганки, какие городские энти из лесу тащат, да едят потом, и решил сам спробовать. Набрал грибков всяких, что с виду пострашнее, зажарил с картошечкой, выпил для храбрости, откушал, а к утру с отчаянности своей - тоже преставился.
    Другие с той поры по сторожней стали. Да разве ж воле Господней впоперёк что умыслишь? Как приспело по осени городским уезжать, Степка Тихонравов - и тот не выдержал. Завёл трактор свой, подкатил. Мигом, говорит, доставлю... Ну, те на радостях ему пол литру несут, да не водки, а спирта чистого. А со Степки что взять? Как есть, бесхарактерный. Сразу всё опростал и рванул с песнями: поросёнка, трёх собак задавил, да на тракторе том с обрыва и сверзился. Городским всё нипочём - с полдороги ещё с прицепа, чисто зайцы, попрыгали. А Степку - опять хоронить.
    И на том беды наши не кончились. В ноябре уже, как снег лег, Ванька Жуков в дом их дачный, Богом проклятый, забрался, бутылку с настойкой какой-то нашёл и, на что крепок был, а как принял - так за столом тем его через три дни и нашли пред бутылью, наполовину отпитой. Участковый наш потом в город звонил, так те ему, мол от ревматизму, на мухоморах бутылку ту настаивали.
    Оно конечно, дурной мужик нонче пошел - и поделом ему. А всё жаль... Какой никакой, а свой. Где других-то сыщешь? И так уже, медведей окрест больше, чем мужиков у нас осталось. Что ж их всё карать-то? Недомыслие тут какое-то у Господа вышло...
    - А неча на Бога пенять, - не выдержала Нюра. - Вон к моему то ж дачники "за подмогой" сунулись. Так я их от порога ухватом до самой калитки провожала. А свово на неделю в сарай заперла - через то жив и остался.

СВЯТОЧНАЯ ИСТОРИЯ

    Подходила ночь на Рождество - время самого разгула нечистой силы. В деревне, где у нас дача, к этому событию всегда готовились заранее: не кормили дня три перед тем собак, запирали покрепче двери... Мы тоже, подумали-подумали, да и полили водой крыльцо и дорожку перед своим домом. Но ряженые (олицетворение нечистой силы в местном народном фольклоре), хоть и с криками и руганью (когда падали на дорожке или соскальзывали с крыльца), но явились и закуролесили, переворачивая всё вверх дном в доме (хорошо ещё, что самые ценные вещи мы успели припрятать, загодя услышав, как они к нам подбираются... зачем, собственно говоря, и были сделаны вышеописанные приготовления)...
    Пора бы им и честь знать... Да только, без подарка не уйдут... если не сам дашь, так без хозяйского ведома прихватят - такая уж у них традиция. А тут как раз в углу бидон завалялся, в котором Иван - сын Коли Романова нам тайком от родителей молоко принёс, чтобы денег на водку заработать. Пришлось дать (от него, как и от ряженых, просто так не отвяжешься), а бидон так у нас и остался. Вот и решили мы отдать его ряженым.
    А "нечистая сила" возьми, да и пойди следующим заходом как раз к Романовым. У тех же, не то что у нас, дом заперт крепко и собака во дворе злющая. Потопталась нечисть у калитки - обиделась... и зафитилила новоприобретённым бидоном нелюбезным хозяевам в окно. Да только, спьяну, не попала, - тот от стены отскочил прямо главному нечистому в лоб. Оный же после недельного беспробудного пьянства пребывал в глубокой задумчивости, а тут очнулся, тряхнул контуженной головой и прохрипел наконец так, что в ужасе всё затихло (даже пес за забором):
    - Поверните меня. Поднимите мне веки...
    Нечисть засуетилась, установила своего главного в нужное положение (поддерживая сзади, чтоб не упал), вложила в руку злополучный бидон... И тот полетел... на этот раз, точно в цель, в клочки разнеся двойные рамы, вышибив полкирпича из печи и, на обратном пути, стакан у Николая Романова, которым тот как раз собирался отметить Рождество.
    Сначала, Николай начал было ругаться... но потом, присмотревшись повнимательнее к орудию разрушения, перестал, взял у печки кочергу и, выйдя из дома, всё также молча звезданул ею по многострадальному лбу главного, которого по-прежнему заботливо выставляла вперёд нечистая сила.
    - Да он чё, шуток не понимает? - удивлённо спросили из задних рядов.
    - Шуток? Я вам покажу шутки! Вы где бидон взяли?
    - В подарок! - гордо ответила нечисть.
    - Ах, в подарок!.. - окончательно рассвирепел Николай (искавший этот бидон уже несколько дней) и со всего маху снова стукнул главного по лбу.
    - Ну ты это... дядя Коль... с нечистой силой так нельзя, - опять ненадолго очнулся тот.
    - А собаку спускать можно? - как-то даже ласково поинтересовался Николай.
    Не дожидаясь дальнейшего, нечисть поспешила ретироваться. Николай с кочергой и Мухтаром за ней.
    - Так их, тять, так... Будут знать, как бидоны воровать", - согласно кивал с крыльца Иван.
    Потом, по мере продвижения погони по деревне, к ней стали присоединяться и остальные её жители (включая, собак)... Так, хотя божественная сила ещё и не проснулась, всю нечисть в нашей отдельно взятой деревне уже извели... Что и вам советуем. И тогда добро в мире, может быть, наконец восторжествует.

КАК КРЫСЫ КАРТОШКУ ТАСКАЛИ

    Повадились крысы с огорода у Мишки Бубникова картошку таскать: снаружи ботва на заглядение, а в земле хоть бы клубенёк.
    - Подумаешь, - пожал плечами Иван на жалобы соседа. - У меня о прошлом годе тоже было. Так я нашёл место, куда крысы те всё перетаскивали, да к себе в погреб и перенёс: даже и выкапывать ничего не пришлось. Нынче же я на то место ещё специально мешки положил, чтоб легче носить было.
    - Ну уж нет! - возмутился Мишка. - Сам я сажал, сам и собирать буду. - Пнул кота, что как раз не вовремя (для себя) под ногу подвернулся. - У-у, бездельник... Хочешь жрать, впредь воров лови.
    
    - Сам лови, - вернулся наутро кот хмурый и с подбитым глазом. - Сижу я это - в засаде, слышу - шебуршить кто-то: крыса, не иначе... и как прыгну! А там Федька Лебедев... да как заругается и сапогом своим грязным, собаками пропахшим по харе меня звезданёт...
    
    - Да-а, - покачал головой Иван. - Мне, помню, мать рассказывала, у них в колхозе тоже "волки" повадились гусей таскать.
    - Причём здесь волки? И вообще, почему не баранов или там телят, к примеру? - удивился Мишка.
    - Баран... это дело подсудное. Могут и облаву устроить. И хорошо, если при том охотники местными окажутся. А если из городу пришлют? Гусь же что? Животина расходная.

ЖИЗНЬ МЕДВЕЖЬЯ

    Жил в одном из псковских перелесков (лесов-то настоящих там давно не осталось) медведь - обычный, в общем-то... да только больно уж по младости лет любопытный и поозорничать любитель. То баб повадился на болоте пугать: как выйдет, те - врассыпную; а он им ещё вслед, паразит, как заревёт, а бывало, и пнём запустит. После же так и вовсе разошёлся: аккурат, к вечернему автобусу в деревню стал приходить: ожидающим плюх навыдаёт (по троим зараз) и не спеша, довольный обратно к себе в лес. Но и того, под конец, ему показалось мало: до того, понимаешь, обнаглел, что прямо в автобус полез. Ну, водитель с перепугу на газ и надавил, да так, что ни его, ни медведя с тех пор в тех краях больше и не видели.
    Автобус, правда, в конце-концов всё же остановился (потому как бензин кончился). Вылез оттуда наш медведь, поревел, башкой потряс, огляделся: места вокруг незнакомые; однако, делать нечего, жить как-то дальше надо. Обустроился и тут... Да только, следующей осенью новый с ним казус приключился. То бишь, и не казус вовсе, а туристы в те края незнамо откуда забрели. Поставили палатку возле деревни у реки. Ну к ним медведь ночью по любопытству своему злосчастному и заявился, стал принюхиваться... А баба ихняя тут-то и проснись, и завизжи... да так, что во всей округе, километров на пять, собаки взлаили; а медведь наш с перепугу по палатке пронёсся и дальше ходу. Только по пути его, бедолагу, угораздило ещё в темноте на мужика пьяного наступить (что, до дому не дойдя, на дороге как упал, так и уснул). Тот своего мату добавил... отчего медведь, и вовсе, ошалел, - что твой паровоз, пыхтит, не разбирая уже: река - не река, деревня - не деревня, заборы - не заборы. И такое началось... собаки уже не лают - воют, скотина мычит, петухи голосят, мужики спросонья ничего не понимают - только ругаются... В общем, лет 10 ещё год тот вспоминая народ в сих краях вздрагивал.
    А медведь, как очухался, смотрит: опять незнамо куда его занесло. Перезимовал кое-как, идёт по грязной раскисшей весенней дороге - голодный, сил нет, лапы вязнут, разъезжаются. Только и остаётся, что реветь на всю округу да самому себя уговаривать: "Ну, дорога же, дорога. Чай, не лес густой. Не пропаду. А коли повезёт, то и тракторист какой приличный попадётся: если сожрать не удастся, так хоть подвезёт"... И точно, на трактор в грязи застрявший набрёл. А рядом мужик сидит, голову понуря. Увидел медведя, встрепенулся:
    - Михал Потапыч. Вот встреча кстати. Ты мне помоги агрегат мой вытащить, а уж и я в долгу не останусь.
    Помог ему медведь. Отчего не помочь, коли добром просят? И поехали они: трактор рычит, медведь на радостях тоже, да и мужик от них не отстаёт - песни орёт.
    Так до деревни и доехали. А там... народ, спервоначалу, на чудо такое из изб повылазил... да вскоре обратно расползся (потому как ко всяким непотребствам давно уже жизнью приученный). Трактористкая же жонка - та и вовсе:
    - Заходите, - говорит, - Михал Потапыч. Я, пока супруга свово ждала, уж и баньку истопила, и на стол накрыла. А без вас ещё не скоро бы его увидела.
    Ну, медведь, опять себя долго упрашивать не заставил. И попарился с мужиком, и водочки с блинами принял - всё честь по чести. А утром ещё брёвна помог разгрузить, дров наколоть, воды принести, быка к порядку призвать. В общем, до того хозяев к себе расположил, что те и говорят:
    - Оставайся у нас совсем.
    Медведь и остался. После, своё хозяйство завёл (благо, домов в деревне пустых хватало), а спустя ещё года два, и вовсе, головой волостным решением всеобщим был выбран: потому как, и вообще, существо разумное с новым взглядом на вещи для остальных давно уж привычные, но от того не менее важные; и природу окружающую лучшего любого иного знает (а деревня - это вам не город какой, тут от природы не отгородишься, тут, хошь - не хошь, с ней в ладу и взаимопонимании жить надо); и от бобра народ избавил.
    Бобр сей тоже незнамо как в тех краях объявился (своих-то российских у нас давно извели; а этот, не иначе, как из Канады засланный), речку-красавицу, что текла себе среди лугов, запрудил... И образовалось на том месте километров на шесть вокруг море гнилое разливанное. Посреди него хатка бобровая - что твой курган великокняжеский возвышается. На вершине оной сам хозяин сидит, скалится (а зубы у бобров - что стаместки - смотреть страшно, не то что на себе испробовать), а как ночь по-темнее море своё зуботворное переплывает и непотребства всякие по округе творит (ну вроде как медведь наш по-молодости - только зубами ещё страшнее скрежещет и вечно всё подгрызть норовит)... Но после того как Михаил Потапыч по душам с ним поговорил, так диверсант сей сильно поскучнел... а вскоре, и вовсе, в иные края убрался.
    
    Так к чему я это всё рассказал-то? А к тому, что история сия лишний раз показывает недоработанность теории Дарвина в том плане, что люди, мол, произошли исключительно от обезьян. Некоторые (особенно, в Африке), возможно, и от них. Другие - от волков, бобров, шакалов, змей, ёжиков, наконец... Большинство же приличных людей в России - несомненно, от медведей... Жаль, что автор себя к таковым причислить не может (потому как по духу к котам камышовым ближе).

СЛУЧАЙ НА РЫБАЛКЕ